Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
— А вы что здесь торчите? — шипела Шоан. — Приготовились грабить чужое добро?
Вдруг на дороге послышались крики, кто-то гулко зашлепал босыми ногами по утоптанному грунту.
— Ах ты, воровка проклятая! — завопила предводительница. — Что же вы стоите? Бейте ее, бейте, пока не сдохнет, я отвечаю!
Двое слуг схватили какую-то женщину, которая бросилась было на дорогу собирать колосья, и тут же стали бить ее чем попало...
Солнце быстро садилось за горизонт. На западе облака горели багровым пламенем. Мам почти не разгибался, он хотел поскорее дожать последний клочок. Наконец он поднял голову и увидел перед собой речку, окрашенную багрянцем заката. Теперь, когда урожай был снят, поле преобразилось. Еще сегодня утром от речной отмели до самой дороги оно было покрыто спелыми колосьями, а сейчас кругом расстилалась лишь золотистая стерня, рдевшая в лучах заходящего солнца. С реки потянуло свежим ветерком. Над рекой, над желтым морем рисовых полей плыли, наполненные ветром, коричневые паруса джонок.
Жнецы довязывали последние снопы и на коромыслах сносили их во двор к хозяйке. Шоан с дочерью и дворовыми все еще ни как не могли успокоиться. За дорогой, на межах, на могильных холмиках, сидели на корточках бритые мальчишки и лохматые девчонки, сидели женщины с изможденными лицами. И дети и взрослые жадным взглядом провожали каждый сноп, уносимый с поля. Предводительница приказала слугам подобрать с дороги все колосья, все зерна и все ходила по полю, проверяя, насколько чисто снят ее урожай, не остался ли где ненароком несжатый клочок. И только когда стало уже совсем темно, когда последний работник покинул поле, предводительница тоже отправилась домой. Едва она скрылась, как женщины и дети, сидевшие вокруг, словно стая голодных уток, высыпали на дорогу и на поле. Может, хоть что-нибудь осталось! Они долго еще бродили впотьмах, шаря по полю в надежде найти случайные колоски.
XII
Взошла луна. В деревне не спали, шел обмолот. Двор предводительницы был полон людей. При бледном свете луны они стояли парами и, поочередно поднимая над головою сноп, с силой ударяли им по камню. И так раз за разом, без конца. От этих ударов в воздухе стоял непрерывный гул. Время от времени, обмолотив сноп, кто-нибудь из работников ослаблял соломенный поясок, которым схвачен был сноп, и отбрасывал назад солому. Описав дугу, сноп мягко шлепался где-то сзади. Зерна сыпались дождем, отскакивая от камней, и ложились плотной пеленой на землю. Казалось, люди исполняют какой-то замысловатый танец на залитом лунным светом дворе. Они знали, что эти золотистые зерна нм не достанутся, но слаженный ритм общего труда рождал в их душе какую-то светлую радость. Старый Тео стоял в паре с племянницей Тхом, а Кой работал с Мамом. Он нет-нет да и отпускал шутки.
— Ну и мягко же вы бьете, дядюшка!
— А как же! Ведь чем старше, тем мягше, чем мягше, тем дольше, ну а чем дольше, тем топчан растрясется больше!
— Сначала надо жениться, дядюшка! Живете бобылем, а туда же, топчан растрясти надумали...
Дружный хохот покрыл слова Коя.
— Тхом-то не заботится небось подыскать дядюшке невесту, вот он и живет один, сердечный, словно круглая сирота.
— Я не раз говорила ему, да ведь разве он меня слушает!
Старый Тео добродушно улыбался.
— А кто за меня пойдет? Беден, как церковная крыса, да еще и стар в придачу!
— Никто не ведает, где черт с ведьмой обедает. Глядишь, еще такую молодку отхватите!
— Может, и так, ведь не зря говорят: и слепой кот жареную рыбку может хапнуть!
Кругом снова захохотали.
— Хватит вам! Там Куэ поет, дайте послушать.
С другого конца двора донесся чистый девичий голос, до того нежный и ласковый, что все невольно притихли.
Трепетным светом луна круглолицая полнит сиянием ночь.
Верхушки бамбука в предутреннем свете колышет легкая дрожь.
Я полюбила тебя навсегда, забыть мне тебя невмочь.
Мам обернулся и замер, он словно хотел понять, откуда у Куэ берется этот удивительный голос, от которого захватывает дыхание.
Ношу любви нести тяжело, как груз через длинный пролет.
Дороги любви совсем не легки, но сердце от счастья поет.
Как птичка, сердечко попало в силки, ах, что его завтра ждет?
Казалось, голос девушки заставил умолкнуть все остальные голоса: видно, каждому хотелось послушать, как поет Куэ.
Но тут за воротами громко залаяли собаки и несколько мужчин вошли во двор.
— Дома ли господин предводитель?
— Кто там? Ах, это вы, староста!
— Да, и со мной чиновник по сбору налогов.
На пороге показалась Шоан.
— Боже мой! А я сразу и не поняла, кто это пришел. Заходите, заходите в дом, господа.
Песня смолкла.
Мама охватила грусть. Слова песни не выходили у него из головы. Улучив момент, когда во время отдыха все столпились вокруг котлов с водой, он подошел к Куэ. Смуглолицая, стройная, лицо в едва заметных оспинках, живой взгляд удлиненных, темных глаз. Вокруг девушки уже вертелся Кой, он рассказывал ей что-то смешное.
Было далеко за полночь, когда село наконец затихло. Мам с Коем отправились купаться на реку. Луна стояла высоко, потянуло прохладой. По воде ходили, переливаясь, сверкающие пятна ряби. Кой доплыл до самой середины и, словно выдра, нырял и плескался, наслаждаясь прохладой реки. Мам уже давно был на берегу, оделся, а Кой все не вылезал из воды.
— Слушай, Кой, скоро, видно, нам с тобой идти отбывать трудовую повинность, — сказал Мам, когда Кой стал одеваться.
— Кто тебе сказал?
— Я поднимался к хозяйке за лучиной прикурить и слышал краем уха их разговор. Староста сказал, что только из нашего села возьмут восемьдесят человек. А всего из провинции — две с половиной тысячи! В Хайфон отправят строить аэродром. А отправка послезавтра.
— Так скоро! Но почему ты думаешь, что именно нас?
— Сам подумай: кто еще, кроме нас, остался-то?
— Да... Ты прав, пожалуй!
Кой оделся, пригладил мокрые волосы и присел рядом с приятелем.
— Что ж, пусть отправляют! — вдруг заявил Кой. — Хоть поглядим, что за город этот Хайфон. — Тут он сплюнул, прибавив крепкое словцо. — Нам с тобой один черт. Куда пошлют, туда и пойдем!
