Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Кой обернулся в их сторону.
— Послушай, Тхом, что я тебе спою.
Кода у лодки нет руля, она пути ее знает,
Когда тесемки порваны, срывает ветер нон,
Но лодке руль приделают, тесемки нона свяжут,
А девушку к семье привяжет только муж.
Очень плохо девушке без мужа жить одной.
Кой пропел и, довольный, рассмеялся. Но из густого спелого риса тут же зазвенела ответная песня Тхом:
Кто там голос подает, или только слышится?
Ты напрасно задаешься, бесполезно пыжишься!
Ты и сам-то без руля, пальма ты арекова!
Полюбили бы тебя, да любить-то некого!
Парни все уж возмужали и детьми обзавелись!
А тебе, бесплодной пальме, только молча жать бы рис!
Ночью ты лежишь один, на циновке вертишься.
Что способен ты любить, никому не верится!
Смех прокатился по всей цепочке.
— Ну что, получил? — закричал восхищенный Дыть. — Так тебе и надо!
Солнце поднималось, заливая поля горячими лучами. Люди обливались потом. Он струился по лицу, по плечам, рукам, но жатва продолжалась, никто не уходил, и по-прежнему ступали босые ноги по земле, с шелестом ложились стебли, срезанные серпом. А жнецы все ближе подходили к реке, оставляя за собой покрытую длинными рядами сжатого риса полосу. По ней уже прыгал чей-то щенок, обнюхивая свежескошенные стебли.
Мам продолжал работать сосредоточенно, не поднимая головы. Он легко орудовал серпом, и под хруст колосьев постепенно таяли недавние обида и злость, на душе вновь становилось спокойно и радостно. Он с усмешкой слушал шутки, сыпавшиеся вокруг.
С самого утра люди работали не разгибая спины, и теперь все уже чувствовали усталость. Солнце поднялось высоко, все сильнее горели плечи, песни смолкли, разговоры прекратились. Над полем слышались лишь мерный хруст колосьев да тяжелое дыхание жнецов. Было решено сделать побольше с утра, чтобы в полдень и во второй половине дня, когда солнце печет особенно немилосердно, было полегче. А колосья все падали и падали, устилая землю сплошными рядами... Но вот дядюшка Тео шумно вздохнул, медленно разогнул спину и вытер потное лицо.
— Фу-у! Всю спину разломило старику!
Кой тоже распрямился, снял нон, смахнул пот со лба.
— И не только тебе, старику, я тоже едва держусь на ногах.
Оба рассмеялись и пошли отдохнуть на межу. Перестал работать и Мам, он обернулся и поглядел на сжатое поле, устланное желтыми рядами сжатых стеблей. На дороге несколько человек вязали снопы, складывали их в корзины и на коромыслах несли к хозяйке во двор.
— Мам, — крикнул Кой, — иди попей воды!
Мам подошел, уселся рядом и, взяв из рук приятеля бамбуковую флягу, стал пить жадно, не отрываясь от ее пахучего края. От утреннего раздражения не осталось и следа.
Знойные лучи слепят Маму глаза. От густых испарений становится душно. Солнце жжет спину даже сквозь рубашку. Все тело омыто едким потом. Перед глазами колышется мутно-красная пелена. Горит во рту, пересыхает в горле, по лицу непрерывно стекают крупные капли соленого пота, пот щиплет глаза. От усталости и жары ломит спину, плечи. Временами Маму кажется, что от этой работы он теряет сознание. Руки сами собой еще повторяют привычные движения, но в глазах плывут и плывут, застилая все, яркие круги. Шшик... Шшик... Легко и быстро снуют серпы. Люди наклонились к земле, в глазах рябит от колосьев. Шшик... Шшик... Рука захватывает горсть стеблей, колосья вздрагивают. Шшик... Жнецы идут и идут, склонившись к земле. Время от времени то один, то другой распрямится, нарушая ровную линию согнутых спин, сверкнет на солнце нон, опишет полукруг золотой снопик и ляжет ровнехонько в ряд с другими. И снова склоняется жнец... А солнце печет немилосердно. Но вот налетел случайный порыв ветерка, и людей обдает жаром, словно из печи. Мама мучит жажда. Он идет к меже, хватает бамбуковую флягу и осушает ее всю, до дна. Вода отдает свежим бамбуком и кажется удивительно вкусной. Потом он возвращается и с прежним азартом продолжает работу, будто и нет изнуряющей жары. Неожиданно спина ощущает странную прохладу. Запрокинув голову, Мам видит, как над головой плывет стайка туч. Это они на какое-то мгновение защитили его от раскаленных лучей безжалостного солнца. От голода у Мама вдруг засосало под ложечкой.
В полдень снопы отнесли в село и, наскоро перекусив, возвратились в поле. Чем ближе к вечеру, тем многолюднее становилось на дороге, тем оживленнее работали жнецы. Жара заметно спала, кое-где послышались разговоры, смех... Кой теперь работал рядом с Тхом, и они то и дело перебрасывались шутками. Их голоса напомнили Маму Соан. С того дня, когда она приходила навестить больную мать, прошло почти два месяца.
Мам любил Соан, но боялся признаться ей в этом. В тот вечер он специально пришел, чтобы посидеть, поговорить с ней, но едва увидел ее, как все слова застряли у него в горле. Так вот и получилось, что вся встреча продолжалась лишь минуты две-три. А назавтра чуть свет Соан снова отправилась в хозяйскую усадьбу. Сколько пережил он тогда из-за этой неудавшейся встречи! Маму было очень жаль бедняжку Соан, которой за все ее детство выпало так мало радостных минут и в глазах которой таилось что-то такое, о чем было известно лишь ей одной... Да, у Соан были такие глаза, которые словно говорили. Сейчас Мам мечтал лишь об одном: хорошо бы Соан была такой же вольной, как вот эта Тхом. Пусть Тхом бедна, все равно она во сто раз счастливее Соан! Нет, нужно обязательно что-то придумать и освободить Соан из кабалы. Маму не раз приходила в голову мысль бросить все и податься куда-нибудь на заработки, сколотить деньжат, вернуться и выкупить Соан... Но куда пойдешь?
— Это что же такое! Какой сукин сын вяжет снопы так, что половина моего риса остается на дороге?
Крикливая брань заставила Мама обернуться. По дороге металась предводительница Шоан, их хозяйка. Она то и дело наклонялась, подбирая упавшие колоски, и громкий голос ее дребезжал, точно кто-то бил по разбитой миске.
Солнце совсем уже опустилось, коснувшись верхушек тростника, темневшего вдалеке. На обочине дороги, что тянулась вдоль поля, с которого уже убрали рис, маячили фигуры людей. Это были люди Шоан, они пришли подгонять жнецов и следить, чтобы те не тащили рис. По
