Вячеслав Шапошников - К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Михаил возвратился в Москву из поездки в Смоленск 14 декабря, накануне приезда Егупова из Варшавы. Остановился в меблированных комнатах «Брест» у Тверской заставы, неподалеку от Московско-Брестского железнодорожного вокзала.
На следующий день он отправился устраиваться на работу, а еще через день уже приступил к ней.
Поначалу, пока осваивался в вагонном депо, времени не хватало ни на что другое. За две недели, оставшиеся до нового года, всего дважды побывал в студенческом кружке, в который ввел его Кашинский.
До подыскания какого-либо другого, более подходящего жилья он остался жильцом меблированных комнат. Правда, жить в них было неудобно: постоянно приходилось быть на виду у посторонних людей, да и содержательница комнат, Паулина Карловна Якобсон, оказалась особой весьма неравнодушной к личной жизни своих постояльцев…
Между тем Егупов и Кашинский продолжали встречаться. Уже после нескольких встреч они заговорили об объединении своих кружков для совместной работы, поскольку их теоретическое родство было явным. Оба склонялись к народовольческой программе, хотя и с некоторой долей социал-демократических идей.
Связи Егупова продолжали расширяться. Под самый Новый год, вечером, к нему на квартиру явился с тайным поручением из Риги студент Политехнического училища, еще один бывший его однокашник, Александр Михайловский.
Егупову он сказал, что приехал от Горбачевского, с которым Егунов был знаком опять же по студенческим годам. После того как они расстались в Ново-Александрии, Горбачевский успел побывать в ссылке. Отбыв ее, он обосновался в Риге. По своим взглядам Горбачевский был народовольцем чистой воды.
Михайловский приехал в Москву с письмами Горбачевского к Брусневу и писателю-народнику Николаеву. «Для выяснения московской ситуации» он решил сначала зайти к Егупову. К тому же и адреса Бруснева, недавно появившегося в Москве, у него не было.
Незадолго до приезда Михайловского Егупов побывал у своей знакомой курсистки Леночки Стрелковой, с которой он виделся довольно часто, снабжая ее «кое-какой нелегальщиной» (так он говаривал). Леночка сообщила ему, что ее бывшая подруга по комнате Сонечка Морозова, хорошая знакомая Кашинского, бывает в каком-то студенческом кружке саморазвития ичто на одном из недавних занятий этого кружка побывал некто Бруснев, который произвел на всех кружковцев весьма сильное впечатление.
Егупов был уверен: это тот самый Бруснев, которого Михайловский собирался разыскать в Москве. Он пообещал Михайловскому в ближайшее время «выйти на Бруснева» и познакомиться с ним, рассчитывая попасть в тот же кружок при содействии Стрелковой или Кашинского. Самостоятельно разыскивать Бруснева он Михайловскому не советовал: дескать, «можно наломать дров».
Так Михайловский и уехал восвояси, не повидавшись в Москве с Брусневым. Егуповпросил ого передать Горбачевскому, что в скором времени приедет в Ригу сам, чтобы договориться с тем о дальнейших совместных действиях.
В очередной раз встретившись с Егуповым, Кашинский от имени своей группы предложил ему создать объединенныйкружок с общей кассой и бюро для наведения справок о лицах, малоизвестных кружку, с которыми придется завязывать отношения. Егупов в принципе согласился на объединение, но попросил дать ему время, чтобы «посоветоваться с товарищами». Советоваться, однако, он ни с кем не собирался, поскольку считал себя главной и все решающей фигурой в своем кружке, просто набивал себе цену, предвидя, что Кашинский, предлагающий объединение, явно будет претендовать на главенствующую роль во вновь созданной организации. Егупову нужно было время для поднятия на должную высоту собственного престижа. Надо было опять-таки иметь на руках крупные козыри… Необходима была повая поездка в Варшаву, кстати было бы — побыстрее связаться с Горбачевским в Риге…
После той январской встречи с Егуповым Кашинский почти ежедневно совещался у себя на квартире с товарищами по кружку: он вел свою подготовку к намеченному объединению кружков.
Михаил тоже присутствовал на нескольких из этих собраний. У него теперь была возможность поближе узнать и самого Кашинского, и остальных кружковцев. Чем больше приглядывался к ним, тем больше сомневался в этих людях. Сам Кашинский — то фрондирующий барин, то — азартный игрок в революцию с весьма своеобразными взглядами на революционную работу: склонность к терроризму в нем проявлялась все определенней.
Между тем отступить, порвать связь с этим кружком стало как будто уже и невозможно: все тут зашло далеко, на попятную идти было поздно. Михаилу оставалось надеяться, что в конце концов все окажется на верном пути, было бы лишь дано ему время, а там, постепенно скопив силы, поработав как следует в этой, пока что весьма зыбкой, среде, он исправит все ее вывихи, все поставит на твердую почву, а затем поведет дело к объединению с петербургским «Рабочим союзом».
С накоплением сил было сложновато. Сам он больше не принадлежал к студенчеству, среди которого всегда можно найти подходящих для дела людей, а среди своего брата инженера чувствовал себя еще новичком, близко ни с кем пока не сошелся. С рабочими ему приходилось теперь бывать в тесных отношениях ежедневно и у себя в вагонном депо, и в железнодорожных мастерских, но ведь инженеру подойти с революционной агитацией и пропагандой к рабочему человеку, с которым он связан повседневным трудом, — неслыханное и крайне рискованное дело. К тому же и условия в здешних железнодорожных мастерских для рабочих были довольно сносными: десятичасовой рабвчий день, отпуск — неделя на пасху и на святки — две недели, заработок выплачивался аккуратно, недоразумения с администрацией бывали редко, а если и случались, то обычно на почве сдельных расценок. Свидетелем такого «конфликта» Михаилу довелось быть под самый Новый год. Рабочие паровозоремонтного депо и токарной мастерской собрались перед дверью конторы правления. К ним вышел управляющий мастерскими Ярковский. Начались переговоры. Выступили вперед выборные от бригад, «обиженных расценками». Пошумели, погорячились слегка — и вскоре все разошлись: Ярковский пообещал пересмотреть расценки. Потом действительно последовала прибавка, пусть и грошовая, однако прибавка.
Как бы там ни было, но сам этот факт говорил о том, что среди здешних рабочих существует определенная спайка. Это Михаил про себя сразу отметил.
Из-за большой занятости на работе Михаил на первых порах нечасто виделся с Федором Афанасьевым. При последних встречах тот выглядел уж не так бодро, как после возвращения Михаила из Петербурга. С организацией кружка рабочих на Прохоровской мануфактуре у него вышла заминка. Пожаловался, не сдержался: «Поначалу-то, как говорил, подыскал несколько человек, вроде бы подходящих, а потом все замялось… Не те люди, которые нужны нам… Легковаты. Год-то еще — какой?! Голодом рабочий перепуган. За место держится, боится потерять. Заработок — плевый, а работы! За смену измотаешься так, что на ногах едва стоишь! В месяц больше десяти рублевиков и хороший мастер редко получить может, а жизнь день ото дня все дорожает. Ропоту наслушался всякого много, да что толку! Ропщут и терпят! С агитацией не больно развернешься. Косо на меня поглядывают. Я на фабрике к тому же — чужак… Все друг дружки боятся…»
Михаил не торопил Афанасьева с организацией кружка рабочих. Прежде всего необходимо было иметь хотя бы и вовсе небольшую группу пропагандистов, способных вести работу в таких кружках. Создать ее было пока не из кого. Ни в кружке Кашинского, ни в студенческом кружке самообразования, в который Михаила ввел все тот же Кашинский, но было подходящих людей. Их надо было выискивать, подготавливать самому. Для этого требовалось время.
В начале января Михаил случайно узнал, что в железнодорожных мастерских есть подходящая вакансия — место сборного мастера. Сразу же и подумал о том, что занять это место вполне мог бы кто-нибудь из бывших однокашников, товарищей по петербургскому кружку пропагандистов. Пораскинул: кому бы паписать? Вспомнил: осенью, в Петербурге, узнал от Вацлава Цивиньского, что Роберт Классон после окончания института уехал за границу. От Цивиньского тогда же узпал и адрес Классона. Михаил написал ему, правда без веры в желательный ответ.
Классон откликнулся быстро. Среди января Михаил получил от него письмо, в котором он писал, что в настоящее время не может вернуться в Россию… В конверт была вложена фотокарточка: Классон — на фоне швейцарских гор. На обороте ее — надпись: «Михаилу Ивановичу. Оберните взор на Запад: солнце, вопреки законам астрономии, взойдет с Запада. Видна заря! 12. I. 92. Р. Классон».
Неожиданно Михаил встретил на вокзале, куда заходил иногда обедать в ресторан, своего бывшего однокашника Матвея Зацепина. Тот был земляком и другом Ивана Епифанова (оба приехали в Петербург из Новочеркасска и прожили на одной квартире все пять лет, пока учились в Технологическом), потому Михаил считал его и своим близким товарищем.
