Государев наместник - Николай Алексеевич Полотнянко
В этот раз к утрени пришли поселенцы из слободы близ острога. Сегодня у них был особо значимый день – они намеревались приступить к первому на карсунской земле севу яровой ржи. Крестьяне молились о ниспослании им доброго урожая, чтобы в это лето погоды стояли самые нужные для роста и созревания хлебов, и в жизни не случилось ничего такого, что могло бы отвлечь их от крестьянского труда.
Богдан Матвеевич был извещен слободским сотником о начале сева ещё вчера и, после службы, захватив с собой Васятку, поехал в поле. К тому, что должно там произойти, он имел самое непосредственное отношение. Ещё осенью, в разгар строительства острога, он озаботился найти участок ровной и чистой целины и определил её под будущую пашню. Из алатырских стрельцов выделил знающих земледельческую работу пахарей, которые содрали и, как смогли, измельчили с пять четей никогда не ведавшей сохи земли. На это воеводу подвиг глубоко укоренённый в душе каждого русского человека обычай считать землю своей лишь после того, как он вложит в неё свой труд и она обильно полита его потом.
В поле собрались все крестьяне, и стар и млад. Воеводу ждали. Когда он подъехал и сошёл с коня, к нему подошёл сотник и спросил:
– Разреши начинать, воевода?
Ощущая на себе десятки глаз, Богдан Матвеевич подошёл к краю поля, наклонился и взял рукой комок земли. Она была чуть влажной и рассыпчатой, и над самим вспаханным полем колебались потоки восходящего воздуха, наполненные истомным запахом разбуженной от вечной спячки земли.
Хитрово подошел к рогожному кулю и взял несколько зёрен на ладонь.
– Добрые семена? – спросил он сотника.
– С моего поля. Как сжал хлеб, так и околотил снопы о колоду. Всё, что вылетело, собрал для посева, а остальное в снопах – на гумно.
– Начинайте! – разрешил воевода.
Сотник взял лукошко и подошёл к немощному старику, которого поддерживал под руку седобородый сын.
– Посей ты, дедушка, первую горстку на твое стариковское счастье, на наше бездолье. Посей, ради самого истинного Бога!
Старик взял слабой, дрожащей рукой горстку зерна и, покачнувшись, бросил его в землю.
– С почином! С почином! – раздались вокруг весёлые голоса.
Сотник повесил на шею лукошко и босыми ногами ступил на пашню. Перекрестился, неслышно, только для себя, прочитал краткую молитву и начал обеими руками разбрасывать зерно по продольным бороздкам. Пошли и другие сеятели, торжественно и молча совершая обряд соединения земли и семени во имя будущей жизни.
Среди оставшихся на краю поля людей начались разговоры, в которых слышались надежды и сомнения. Крестьяне вспоминали, какие в этом году им случалось видеть приметы: на Рождество Христово был иней длинен и космат – это к урожаю, в Николин день дождя не было – это худо. Богдан Матвеевич слушал разговоры крестьян с улыбкой, столько в них было детско-наивного и родного.
«Главное – почин сделан, – думал он. – На черте вспаханы первые борозды, посеян первый хлеб. Надо отписать об этом государю. Пусть жалует служилым людям поместья. Земля здесь добрая, под Москвой такой не сыскать».
На днях Хитрово получил известие от брата Ивана. Государь Алексей Михайлович совершенно неожиданно пожаловал своему окольничему половину Барышской слободы на Суре, где впадает в неё Барыш, всего чуть менее ста дворов – действительно по-царски щедрый подарок. Брат писал так же, что жалованная грамота готова и находится в Поместном приказе. Это известие обрадовало Богдана Матвеевича не только существенным приращением его имущества, но и тем, что государь его не забывает и постоянно держит на примете как нужного ему человека.
Эти мысли побудили Хитрово к действию.
– Васятка, – сказал он. – Поезжай поперёд меня. Найди Прохора Першина и доставь в съезжую.
Первый сев вызвал любопытство у обывателей острога. Многие из них взошли на стены и, стоя на обломах, смотрели, как мужики сеют хлеб. Был среди них и Прохор Першин. Васятка залез на стену и встал рядом с ним, разгоряченный спешкой и простоволосый. Ворот суконного кафтана с плеча своего господина был широко распахнут. Прохор, ещё не расставшийся со своей бараньей шубой, сказал парню:
– Ты остерегись. Чуешь, как с реки сквозняком дует.
– Я за тобой, дядька Прохор! Воевода тебя требует на съезжую.
– Зачем зовёт?
– Не ведаю, требует немедля!
Першин засунул руку за пазуху и нащупал там невеликий бумажный свиток.
– Иди, парень, я следом.
Васятка, прыгая через ступеньки, сбежал по лестнице, за ним со стены сошёл Прохор. После приезда в Карсун, он с Хитрово, кроме одного раза, не виделся, занимался тем, что поручил ему воевода, смотрел острог взором опытного строителя. Для начала он счёл всё, что было потрачено на строительство укрепления. И это было не зряшное заделье – Разрядный приказ требовал дотошную опись всего, что делалось на засечной черте, до последнего брёвнышка. Описи Карсуну не было, но мог в любой момент заявиться приказной подьячий и учинить свою. В прежние времена на Тамбовской черте Першин попадал под эту беду, поэтому не ждал, когда нагрянет проверка, считал всё, что есть в наличии, сам и отсылал с первым же посыльным в Москву. Там градодельца знали как честного человека и принимали описи на веру, которой Першин дорожил и гордился. Карсунский острог Прохор описывал с сугубым тщанием, ведая, что в случае проверки ему придётся отвечать за град полностью, хотя больше половины его выстроили другие люди.
– Как прижился в Карсуне? – спросил Богдан Матвеевич, глядя в лысину склонившегося перед ним градодельца.
– С добрыми людьми всегда добро жить, – ответил Прохор, доставая из-за пазухи свои записи.
– Что это?
– Опись, милостивый господин, – сказал Першин. – По твоему указу осмотрел крепостицу и всё счёл.
Хитрово вспомнил, что он поручал градодельцу осмотреть острог, но про опись слов не было. Он взял свиток, развернул его и стал просматривать. Затем хмыкнул и с любопытством посмотрел на Прохора.
– Ты меня удивил. И что, всё счёл?
– Промашки быть не должно, – твёрдо сказал Першин. – Не впервой считаю.
– Занятно, – сказал Хитрово. – Скажи, и сколько кольев в карсунской городьбе?
Першин ненадолго задумался.
– По семь в каждой сажени. Всего будет одна тысяча шестьсот двадцать восемь кольев.
– Неужто всё счёл? – удивился Хитрово.
– Каждый пощупал своими руками, – сказал Прохор. – Колья добрые.
– Это хорошо, что ты хвалишь чужую работу. А что плохо?
– Негодного ничего нет, – ответил Першин. – Но работы
