Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева
Сейчас июнь, пора сенокоса. У мужика уже косы наточены, веревки приготовлены – всё загодя. Колосится озимая рожь; надо готовиться пар пахать, возить на поля навоз, сошники в кузнице наварить да заточить. Хомуты и прочая кожаная снасть хозяйской руки требуют. Месяц голодный, только и спасение, что детишки в лесу грибов и ягод насбирают, бабы зеленых щей наварят, но если его упустить, по осени зубы на полку положить придется. А теперь еще новость – рекрутский набор и ополчение! А служба-то военная, учение-то, от панщины не избавляет, только один день против прежнего и можно пропустить! А на себя-то когда ж работать? Чем семью кормить – вольностью?
Костюшко объявил своим универсалом, что крестьяне теперь вольны переходить к другому помещику, но лишь по обоюдному согласию, расплатившись сполна с прежним хозяином. Пустые слова. А русские говорят мужику, что, если его пан замешался в мятеж, он ему больше не пан. Вот и мечется в страхе неприкаянный слонимский обыватель Мартин Тизенгауз…
Мужик не живет одним днем, он думает о том, что будет дальше. Пусть повстанцы, да и русские, пока всё, что им надобно, отбирают у панов, – это пока. Потом дойдет черед и до мужика. Это сейчас его берегут, понимая, что не будет мужика – не будет ни хлеба, ни овса, ни скотины, ни птицы, ни фуража. Негде будет этого взять – придут к мужику, отнимут последнее. Паны дерутся – у холопов чубы трещат, это дело известное. Пусть уж лучше б победил кто-нибудь поскорее, и его, мужика, оставили бы в покое…
Фома Аквинский полагает мирными те войны, которые ведутся для наказания злодеев и утверждения добра. У справедливой войны должна быть справедливая причина, справедливое намерение, а приказ о ней должен отдать полномочный правитель. Кто сейчас полномочный правитель? Король, примкнувший к Тарговицкой конфедерации и давший своё согласие на новый раздел Речи Посполитой? Тадеуш Костюшко, присылающий свои универсалы из Польши, взывая к патриотическим чувствам земляков-литвинов? Михаил Вельгурский, назначенный главнокомандующим вооруженными силами, но совершенно не знающий Литвы и положения в ней? Пусть у восстания благородные цели, средств его вожди не выбирают, а каковы их намерения – одному Богу известно. Раб не знает, что делает господин его…
Справедливая война… Absurdum. Средства важны не менее, чем цель. Объясниться? Извольте. Для борьбы за свободу и независимость нужны деньги, и Костюшко распорядился изымать ценности из католических храмов, оставляя лишь предметы, необходимые для отправления богослужений, а греческие и униатские церкви не трогать, дабы враг не использовал сию конфискацию как аргумент для привлечения православных на свою сторону. Если сейчас не признаётся меж ними равенство, откуда оно появится потом, когда война закончится? Возможно, Костюшко прав, ибо победа нужна ему сейчас, а потому приходится faire la part du feu, как говорят французы, – жертвовать малым для спасения целого. Но трещинка за трещинкой – и всё здание рухнет. Силе может противостоять только сила, если не физическая, то духовная. А духовная сила основана на вере. Пока люди верят Начальнику, восстание будет продолжаться, но стоит ему утратить их доверие… От всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут, сказано в Евангелии от Луки.
* * *
– Господин граф! – позвал дежурный офицер и легонько потряс Зубова за плечо. – Ваше сиятельство!
– А? Что? – Николай Александрович проснулся, точно вынырнул с глубины, ловя ртом воздух и ничего не соображая. – Который час?
В палатке было темно, только мерцал ночник на полу, у походной кровати.
– Полночь уже. – Офицер сменил «ночной» голос на служебный: – Прибыл вестовой от подполковника Люиза. Он был атакован превосходящими силами мятежников и начал ретираду.
Зубов сел на кровати и сильно потер руками лицо. В ушах еще стоял звон, но в голове уже прояснилось.
– Будить всех; старших офицеров ко мне.
– Слушаюсь!
В палатку принесли два фонаря и прижали ими карту, расстеленную на столе. Один за другим входили офицеры: бригадир Беннигсен, подполковник Сакен, полковники Киреев и Деев… Вскоре явился и Люиз, который с батальоном пехоты, тремя эскадронами легкой конницы и двумя полковыми орудиями должен был охранять мост через Ошмянку. По его словам, нападавших было несколько тысяч.
Неделю назад неутомимый Кнорринг, гонявший повстанцев по всему Лидскому повету, сообщил Зубову при личной встрече в Новоселках, что корпус Ясинского, насчитывающий до семи тысяч человек, стоит под Ошмянами, а мятежники под предводительством Вельгурского окопались шанцами за рекой Мереч, но, скорее всего, там не останутся, а двинутся на соединение. Кнорринг собирался разбить их обоих – вместе или по отдельности. Зубов не мог уступить эту победу ему. Как только он узнал, что Ясинский выступил из Слободы к местечку Солы, форсированным маршем бросился туда и успел занять позицию на правом берегу Ошмянки.
Июньские ночи коротки. Когда все отряды были приведены в боевую готовность, кони накормлены, напоены и оседланы, люди, подкрепившиеся всухомятку, расставлены по местам, небо на востоке, за спиной у русских, уже посветлело: было около четырех часов утра. На противоположном берегу Ошмянки показались мятежники, маршировавшие тремя колоннами. Средняя, состоявшая из пехоты, и левая, кавалерийская, стали перестраиваться в боевой порядок; канониры тащили легкие орудия ближе к мосту.
Ясинский не мог унять зуд тревоги. Ночная атака оказалась успешной, русские отступили; повстанцы были полны воодушевления. Но дурное предчувствие удерживало сердце в своей ладони, не позволяя ему распирать грудь изнутри. Почему Вельгурский не пришел под Солы, где было назначено место встречи? Якуб прождал его несколько дней, теряя бесценное время и глядя, как русские разворачиваются на позиции. Когда они выслали вперед свой авангард, Ясинский решил неожиданно атаковать и ворваться в русский лагерь на плечах отступающего неприятеля. Но сделать этого не получилось: русские отступили грамотно, прикрывая друг друга, без больших потерь. К счастью, они не успели разрушить мост. Надо успокоиться, сосредоточиться и действовать по всем правилам военного искусства.
У моста началась канонада. Якуб с досадой обругал себя: не нужно было подтаскивать орудия так близко к реке, в низину: если бы они оставались на возвышенности, дальность стрельбы была бы выше и урон больше, а так двенадцатифунтовые ядра перелетали через реку и вгрызались в землю, часто не достигая позиций противника, или отскакивали рикошетом. Но теперь уже поздно.
