Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева
Как радовался Нарбут, когда в Польше наконец-то взялись строить судоходный канал между Припятью и Бугом! Сей проект был представлен еще на сейме 1655 года коронным канцлером Речи Посполитой, но работы начались сто двадцать лет спустя, стараниями гетмана Михаила Казимира Огинского и попечением его величества Станислава Августа Понятовского. Десять лет назад, весной 1784 года, суда, груженные копченой рыбой, медом и воском, впервые отправились по каналу из Пинска в Варшаву, а оттуда в Гданьск; в сентябре король со своей свитой совершил по нему символическое плавание на судне, выдолбленном из ствола единого дуба, и канал стал называться Королевским. Это великое сооружение, творение мысли и рук человеческих, казалось прекрасным символом идеального государства, где верховная власть действует на благо общества, а усилия каждого направлены на достижение всенародного благоденствия и процветания. Но строительство так и не было завершено: начались распри, заговоры, Тарговица, война с Россией… Сейчас Пинск в руках Москвы, а Гданьск у пруссаков. Никому нет дела до развития торговли и мануфактур. Берега осыплются, опоры сгниют… Но даже не это самое страшное. Людей – тех, кто понимал пользу канала, давал на него деньги, делал чертежи, заготовлял материалы, строил – уже не будет: погибнут, разъедутся, отрекутся. Даже не детям, а внукам, правнукам придется начинать всё заново. Речь Посполитая будет отброшена на сто пятьдесят лет назад…
«Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; всё будет разрушено».
Только не впадать в отчаяние и не предаваться греху уныния. Долг пастыря – поддерживать надежду, утешать, подавать ослабевшим костыль веры, на который они смогут опереться. Но Ты ведаешь, Господи: то, что в юности кажется кочкой, в старости – холм, и как же тяжело чувствовать себя Сизифом у подножия горы…
Если бы Нарбут всё еще был пробощем[19] Крестовоздвиженского костела в Лиде, он выбрал бы темой для проповеди это место из Евангелия от Матфея: «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; всё же это – начало болезней… Тогда соблазнятся многие и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих; и по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь; претерпевший же до конца спасется». Претерпевший же до конца…
Царство Небесное вместо ада земного – многие сейчас искали бы в смерти избавление, будучи уверены, что претерпели достаточно. Но еще больше тех, кто не к Господу обращают свои молитвы, а ищут у него, ксендза, ответа, что им делать, оказавшись меж двух огней.
Дней десять назад, пятого июня, в плебании остановился шляхтич Мартин Тизенгауз. После долгого рассказа о своих мытарствах и зверствах казаков он спросил у Нарбута, нет ли каких распоряжений местных властей? Ignorantia non est argumentum[20], к ответу всё равно призовут. В его имении хозяйничают москали, долго ли обвинить его в сговоре с врагом или, что еще хуже, объявить русским шпионом? Есть у него знакомый, служивший простым канцеляристом при Коссаковском, так его схватили вместе с другими и до сих пор держат в тюрьме, на хлебе и воде, на кишащей вшами соломе! И это бы еще ничего, а слышал он от людей, что в Гродно на рынке поставили виселицу с надписью «Страшись, изменник!», и какой-нибудь буян, не желающий платить за аренду квартиры, может отволочь туда требующего платы хозяина и объявить его тарговичанином, потому как сам он патриот и восстанию присягал в числе первых! Каково, а?.. Нарбут и сам знал, что любого мужика, не имеющего паспорта от своего пана, или жида, путешествующего в одиночку, сразу хватали и объявляли московскими шпионами, хоть бы они и шли по своим делам. Он сообщил своему гостю об универсале Костюшки, предписывающем помещикам представить пешего рекрута с каждых пяти дымов и конного с каждых пятидесяти, вооружив его и снабдив провиантом на две недели или суммой в пятнадцать злотых. Правда, Литовская Рада еще прежде распорядилась брать с каждых двадцати пяти дымов обмундированного ополченца и сто злотых, но это, выходит, как бы не в счет. Лидский староста Кароль Сципион де Кампо, который теперь имеет чин генерал-майора Лидского повета, как раз и занимается сбором рекрутов. Тизенгауз схватился за голову: как же он представит рекрутов, когда в его фольварке Костищи крестьяне подняли бунт! Нарбут посоветовал ему подать письменное свидетельство в военно-гражданскую порядковую комиссию Лидского повета о причинах, по которым он, согласный с помыслами народа патриот, не смог вовремя выполнить предписание Начальника. Тизенгауз так и сделал – «чтобы не подпасть под суд публичной критики, а тем более какого-либо обывателя».
Блаженный Августин пишет, что несправедливость вынуждает мудрого вести справедливые войны, но она должна и вызывать скорбь в душе человека, поелику она есть несправедливость… Нарбут даже отыскал это место в «О Граде Божием» и пометил закладкой: «Вести войны и путем покорения народов расширять государство представляется делом хорошим для людей дурных, но для добрых – это только дело необходимости. Может, это быть названо и делом хорошим, но только потому, что было бы хуже, если бы люди более несправедливые господствовали над более справедливыми».
Русский генерал-майор Кнорринг, присланный Репниным в помощь Тутолмину, сразу после восстания в Вильне издал предупреждение для белорусских помещиков, что если кто из них дерзнет вооружать поселян, находящихся в их владении, пощады не будет.
