Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
В избе было дымно, но тепло. Бросилось в глаза яркое пламя среди мрака: оно пылало в открытом очаге, обложенном камнями, как в гриднице у князя Станибора. Видно, умельцев возводить печи среди навцов не нашлось. Убранство, сколько она могла разглядеть при этом свете было самое простое: грубые лавки и скамьи, полати наверху, длинный стол. Прочей утвари не много, только посуда – пара железных котлов, несколько горшков и кринок, зато на столе теснились деревянные миски, ковши и блюда. Котел над очагом источал дух вареного мяса. Втянув его носом, Дединка несколько оживилась и даже ощутила голод.
Избу заполнили навцы. С топотом проходя вглубь, они снимали лишнее, устраивались отдыхать, все разом говорили на разных языках: одни на совсем непонятных, зато другие – на славянском. Очень понятно кто-то из глубины кричал: мол, закройте дверь, холодом несет! – как у обычных людей. В избе навцы сбрасывали личины – и под ними обнаруживались обычные молодые лица. На Дединку все время оглядывались, таращили глаза. Забившись в угол на скамье, она, хоть и старалась ни с кем не встречаться взглядом, быстро убедилась, что всю навью рать составляют не оборотни, а обычные отроки, лет двенадцати-восемнадцати. Рога и хвосты у них оказались не настоящие и снимались вместе с кожухами и шапками.
Выходит, это вовсе не выходцы из Нави, а просто стая «зимних волков», только очень уж большая и дерзкая? Но кто же тогда Кощей?
Кощей вошел в избу, хромая и покачиваясь, тяжело дыша, будто тоже устал. А потом вдруг… снял с себя голову. В изумлении зажмурившись, Дединка все же снова открыла глаза – любопытство победило страх. Рогатая голова с жуткой черной мордой стояла на скамье, а подручные как ни в чем не бывало помогали Кощею стянуть и шкуру. Под всем этим обнаружился обычный мужчина – заметно старше всех прочих, лет тридцати на вид. Рослый, широкий, основательного сложения, с округлым лицом, длинными светлыми волосами, заплетенными в неряшливые, свалявшиеся косы, и такой же бородой. Человек как человек, только осунувшийся, уставший, с мешками под глазами. Отдуваясь, он сел на скамью у стола, ему подали кринку, и он стал пить прямо из нее, тяжело сглатывая и проливая себе на грудь.
Прочие рассаживались к столу. Огромным черпаком из котла набирали какого-то варева из крупы и дичи, разливали в большие деревянные миски и ставили на стол, а там из каждой миски человек по шесть-семь принимались черпать ложками.
– На вот тебе!
Перед Дединкой вдруг очутился еще один зрелый мужчина с рыжеватой бородой и острыми чертами лица. Она не сразу узнала в нем того навца, что дал ей хлеба в дороге. Теперь он тоже выглядел обыкновенным; лет тридцати, может, чуть менее, сколько Дединка смогла разглядеть при свете очага. Он поставил возле нее на лавку небольшую деревянную миску с ложкой; в миске было то же варево, испускавшее пар.
– Ешь давай! – велел он и отошел к столу, где у него было место рядом с Кощеем, по правую руку от главаря.
Дединка с сомнением взглянула на миску. Варево из дичины с ячневой крупой и луком пахло притягательно, тем более что она за весь день поела только каши рано утром у Хотеновичей и тот кусок хлеба с салом среди дня. Но это же… пища мертвых? Если здесь живут навцы и Кощей, то и пища их – мертвая? Поев этого, она приобщится к роду мертвых и не сумеет вернуться назад?
Но что ей оставалось делать? Не умирать же с голоду – раз уж, судя по всему, лишать ее жизни здесь никто пока не собирается? Другой пищи тут не достать.
Она взяла миску, поставила к себе на колени. Вспомнились много раз слышанные в Свинческе рассказы о том, как воеводша Ведома в юности три года прожила в женах у Кощея. Она была хозяйкой в его доме, где каждый вечер за столы усаживалось триста жен и триста мужей, а подавали им сто бычков и сто баранов. Может, это были те бычки и бараны, что режут для поминальной стравы, но если Ведома ела их мясо целых три года и потом вернулась домой, значит, можно. И Дединка робко принялась за похлебку. Сварено было небрежно – сами отроки и готовили, в похлебке попадалась сосновая хвоя, но после дня на холоде показалось не просто вкусно, а живительно.
Взглянула на стол – сам Кощей вовсю налегал на варево, налитое для него тоже в отдельную миску, пихал в рот деревянную ложку, жадно хлюпая и торопясь. Непохоже, чтобы он был владыкой мертвых – тот, поди, питается только прахом и пеплом погребальных костров да кости мертвецов грызет.
– А что, Рябчик, от того лося осталось что-нибудь? – спросил он у отрока, что распоряжался у котла, разливая варево черпаком.
– Так вчера еще доели, господин!
– Вон у нас Лось, почти целый, – тихо сказал один отрок другому, кивая на третьего.
Тот пихнул шутника ногой под столом, несколько их соседей тайком фыркнули от смеха. Видно, своего Кощея они почитали не до дрожи, раз позволяли себе шутить за его столом.
– Надобно на лов ехать, если мяса хочешь, – сказал рыжебородый. – Или вели корову забить.
Это наша корова, со вздохом подумала Дединка.
– Нечего, – ответил Кощей. – Пусть Кабан со своими завтра на лов отправляется. А я отдыхать буду. Слышь, Кабан?
– Слышу, господин! – Один из старших отроков за столом привстал и поклонился.
И имена у них лесные, как положено «зимним волкам», отметила Дединка. Часть отроков за столом переговаривались на непонятном языке и, судя по лицам, они принадлежали к какому-то совсем чужому племени. Зато из тех, кто говорил на славянском, Дединка даже одного-двух вспомнила в лицо. Этого вот Кабана она когда-то видела на весенних игрищах, еще до того как ее увезли к смолянам. Значит, правда, что часть местных «зимних волков» Кощей сумел подчинить себе.
Тот рыжебородый, что ее кормил, сидел возле Кощея и тоже ел. Несколько раз Дединка ощущала на себе взгляд его острых глаз, и дружелюбным тот не казался. А потом услышала голос.
– Что с девкой будем делать?
Вздрогнув, она подняла глаза – остроглазый обращался к Кощею.
– Ничего не будем, – ответил тот. – Она – для Святослава.
– Туда, что ли, ее отослать хочешь? – Явно удивленный, рыжебородый показал ложкой куда-то себе за плечо, имея в виду очень далекую Русскую землю.
– Зачем? Он сам сюда придет. А мы его встретим.
– Девка-то ему зачем? Будто в Киеве мало этого добра.
