От Хивы до Памира. Последние герои Большой Игры - Владимир Виленович Шигин
Привычные к степным походам ширванцы, а также апшеронцы, бывавшие уже на Мангышлаке, выносили это тяжкое испытание сравнительно бодро. Самурцы же падали в изнеможении. Пришлось побросать тяжести со всех повозок, чтобы уложить на них обессиленных солдат. Офицеры отдавали им своих лошадей, а сами шли пешком; некоторые даже несли на себе солдатские ружья.
Из воспоминаний участника событий: «В 7 часов уже запекало солнце, во рту начало сохнуть, и мы поминутно останавливались, чтоб утолить жажду остатками соленой киндерлинской воды, но с каждым выпитым стаканом жажда становилась все нестерпимее. В 11 жар стал невыносимым. Пот струился по лицам и огромными пятнами выступал наружу сквозь китель и околыш фуражки… Я видел, как один солдат подошел к лезгину-милиционеру, проходившему мимо с бутылкой воды. Лезгин сжалился, поделился, но денег не взял».
Недалеко от Семека, у колодца Биш-Акты, Ломакин заложил укрепление Святого Михаила. Далее Мангышлакский отряд поэшелонно двинулся на плато Устюрт. На переходе инициативные Гродеков и Скобелев совершили несколько дерзких рейдов в кочевья казахов, у которых забрали верблюдов, так необходимых для обоза. А воды по-прежнему не хватало. С большими лишениями отряд добрался до колодца Ильтедже. Последние версты солдаты шли только потому, что офицеры постоянно приободряли их криками:
– Вода! Вода! Скоро будет вода!
Переведя дух у колодца Ильтедже, мангышлакцы направились к колодцу Бай-Чалыр. Там Ломакин разделил отряд. Первый эшелон подполковника Скобелева он направил к урочищу Ак-Чеганак, что располагался у юго-западной оконечности пересохшего озера Айбугир, а сам с главными силами пошел к колодцу Алан.
Один из участников Хивинского похода – А.И. Красницкий – так писал о Михаиле Скобелеве: «В одной кучке шел пешком совсем еще молодой подполковник Генерального штаба. Он был красив и строен. Шел он, стараясь сохранить молодцеватый вид. По крайней мере, он не гнулся, как многие из его товарищей, нес высоко голову; его белый китель был застегнут на все пуговицы. Видимо, что только страшным усилием воли подавлял он невыносимые страдания этого пути. Иногда он приостанавливался, тяжело переводил дыхание и опять, стараясь держаться ровно, шел вперед».
5 мая эшелон Скобелева подошел к колодцу Аты-Бай, где вступил в жестокий бой с киргизами. У колодца Скобелев, шедший впереди с небольшим разъездом, обнаружил стадо верблюдов под охраной пастухов. Почти сразу же вспыхнула схватка за воду. Киргизы открыли по пришельцам огонь, а те, несмотря на малочисленность, бросились в атаку. Оценив свое преимущество, кочевники стали окружать отряд Скобелева и ему пришлось послать за подкреплением. Узнав о случившемся, майор Аварский взял роту Апшеронского полка, с которой поспешил на выручку. Более трех верст солдаты бежали по страшной жаре, но успели вовремя. К этому времени Скобелев был уже шесть раз ранен пиками и саблями, получили ранения и другие офицеры.
Из воспоминаний очевидца: «Подполковник Скобелев и те офицеры, и казаки… выхватили сабли и револьверы и в карьер бросились на прикрытие каравана. Киргизы приняли их в пики, и завязалась свалка… Один здоровый киргиз с огромной дубиной в руке налетел на Скобелева и замахнулся, но, к счастью, удар миновал начальника авангарда и обрушился на голову его прекрасной лошади, та взвилась на дыбы и опрокинулась вместе с всадником… Все револьверы наших разряжены в упор, но, несмотря на это, киргизы начинают одолевать благодаря своей численности… Момент критический! В эту минуту показалась вблизи одна из Апшеронских рот, которая бегом спешила на выстрелы…»
Увидев солдат, киргизы обратились в бегство. Нашими трофеями стали две сотни верблюдов и 800 пудов продовольствия.
Скобелев, израненный пиками и больной лихорадкой, лежал в арбе, которую тащили за отрядом верблюды. Рядом с ним лежал раненый штабс-капитан Кедрин.
– Неужели вам, подполковник, захотелось добровольно променять Петербург на пески? – спросил Кедрин.
В ответ Скобелев хмыкнул:
– В Петербурге слишком много начальства, а здесь, в песках, я сам себе начальник. Удачу не ловят в столице, она живет на полях сражений!
Следует сказать, что степняки боялись солдат куда больше, чем казаков. Сохранилось довольно любопытное объяснение этому, записанное из уст одного киргиза: «Казак богач, у него все свое; поэтому он дорожит жизнью, ак-гемлек – белая рубаха (так местные звали солдат) – байгуш, то есть нищий, у него ничего нет, кроме ружья, да и то не собственное, а казенное; поэтому ему терять нечего и жизнью он не дорожит».
* * *
7 мая Мангышлакский отряд добрался до колодца Алан, где нашлись большие запасы воды. Там Ломакин получил письмо от Веревкина с предложением идти на соединение с ним к крепости Джан-Кола. Вскоре пришло еще одна записка. Веревкин сообщал, что идет к Кунграду. Командир Мангышлакского отряда раскатал карту, вооружившись циркулем, промерил варианты маршрутов, после чего объявил:
– На Кунград двинемся прямо через пересохшее русло Айбугира. Семидневный переход от Алана до Кунграда оказался самым тяжелым за весь поход. Большая часть встречавшихся по пути колодцев содержала очень соленую воду, пить которую было невозможно – людей выворачивало наизнанку. Заканчивалось и продовольствие.
Лейтенант Штумм впоследствии писал: «Нужно представить себе, что вода, имевшаяся в ничтожном количестве, была солона и вследствие продолжительной перевозки вонюча, мутна, нередко черна и нагрета почти до степени кипения. Нужно принять в соображение, что даже такой воды было немного, при той невообразимо изнуряющей жажде, от которой изнемогали люди, шедшие под ружьем и в амуниции».
Но всему плохому когда-то приходит конец. На второй день перехода внезапно пошел дождь, и люди могли заглушить жажду водой, отжатой из мокрой одежды.
12 мая Мангышлакский отряд наконец достиг окрестностей Кунграда. Там было много арыков и много воды, а через сутки мангышлакцы соединились с оренбуржцами.
Военный историк генерал М.А. Терентьев впоследствии писал об этой встрече: «…Кавказцы с завистью смотрели на сытых, хорошо и чисто одетых оренбуржцев. У них и палатки, и кровати, и походная мебель, и сытые кони, и даже экипажи… Кавказский же лагерь представлял собой спартанский табор: палатки ни одной, даже у Ломакина… Немало офицеров щеголяют в поршнях, как и солдаты… у кителей, вместо пол, болтаются оборванные фестоны… На ушах, носах и скулах – пузыри, нажженные солнцем».
Веревкину, как старшему по званию, полковник Ломакин доложил так:
– Ваше превосходительство! Мангышлакским отрядом пройдено от Киндерли до Кунграда шестьсот тридцать верст. За весь путь умерло три человека. Много ослабленных переходом, но люди восстанавливаются и скоро будут в строю!
– Спасибо за службу! –
