От Хивы до Памира. Последние герои Большой Игры - Владимир Виленович Шигин
И вот наконец впереди среди барханов резанула глаза ослепительно-голубая лента. Это была Амударья! В то же мгновение воздух огласился многотысячным русским «ура». Кричали солдаты и офицеры. Кричал и сам Кауфман.
Когда войска подошли к Амударье, он приказал первым делом напоить солдат, лошадей и верблюдов. Все это время туркмены кружили в отдалении и донимали своей пальбой. Но на туркмен внимания никто не обращал – все пили.
Когда наконец все были напоены, Кауфман приказал отогнать надоевшего противника. Обстреляв туркмен разрывными гранатами, стрелковые роты двинулись в атаку. Не приняв боя, хивинцы сбились в кучу у подножия гор Уч-Учака, после чего их атаковали казаки, которые гнали убегавших почти пятнадцать верст. Главной удачей этой атаки стал захват десятка хивинских лодок-каюков, с помощью которых можно было переправиться на противоположный берег реки.
Из воспоминаний участника событий: «Молодой камыш, как вкусный, сочный корм, и свежая вкусная вода тотчас поступили в распоряжение давно не видавших такой роскоши верблюдов и лошадей. Люди напились и приумылись… Люди немедленно стали купаться. Пошел в ход и бредень 4-го батальона. Моряки собирали и свинчивали кауфманки (разборные лодки. – В.Ш.). К вечеру одна была готова, несколько офицеров с Зубовым и матросами отправились кататься с песнями, а Колокольцев, адъютант Кауфмана, утешил всех, исполнив на кларнете знаменитый ноктюрн Шуберта «Майская ночь».
К радости солдат, все баснословные рассказы казахов, будто речная вода вредная, а верблюды дохнут от местных ядовитых мух и речной ядовитой травы, оказались вздором.
Сам Кауфман, не теряя времени, послал четыре предписания: Маркозову, Ломакину, Веревкину и начальнику Аральской флотилии Ситникову о своем намерении занять ближайший кишлак Шейх-арык, а затем общими силами идти на Хиву. Как стало известно позднее, письма главнокомандующего получили все, кроме Маркозова, который в это время уже отходил к Каспийскому морю.
Глава седьмая
На рассвете следующего дня наши войска снялись с бивуака и двинулись к наилучшему месту переправы напротив кишлака Шейх-арык. Навстречу на лодках выехала депутация кишлака. Седые аксакалы обратились к Кауфману со словами:
– Мы будем курами того, чье просо раньше созреет!
– По крайней мере, честно! – хмыкнул главнокомандующий.
Чуть поодаль Кауфмана ожидали без шапок уже посланцы самого хана с его письмом и просьбой остановиться для переговоров. Но Кауфман отослал посланцев обратно без ответа.
– Переговариваться следовало раньше! – сказал он Троцкому, когда те ускакали.
Наконец подошли к месту будущей переправы. Утомленные солдаты поставили палатки у самой воды, после чего упали в густую зеленую траву, приходя в себя. А неподалеку уже тянуло дымом, то кашевары варили мясную кашу и кипятили чай…
К этому времени в некоторых ротах и сотнях уже кончились сухари. Впрочем, расторопный подрядчик Громов доставлял конину, которою и питались все, начиная с Кауфмана.
Вечером к главнокомандующему прискакал гонец с письмом уже от дяди хана Сеид Эмир-Уль-Омара, который решил сыграть свою политическую игру и сообщил, что оренбуржцы заняли Кунград и Ходжейли. В ответном письме Кауфман просил ханского дядюшку прислать хлеба, ячменя и скота в «доказательство вашего мирного расположения». Но ушлый дядя ничего не прислал.
Хивинцы, впрочем, еще раз попытались испортить нам отдых. Подтянув к противоположному берегу несколько пушек, противник открыл огонь. Одно из ядер едва не попало в стоявших рядом великого князя Николая Константиновича и князя Евгения Максимилиановича. В ответ Кауфман приказал генералу Головачеву поставить на нашем берегу восемь орудий и уничтожить артиллерию противника. Вскоре задача была выполнена и противоположный берег очистился.
После этого адъютант есаул Колокольцев поставил главнокомандующему походную скамейку. Усевшись на нее, Кауфман принялся в бинокль рассматривать противоположный берег. Где-то там невдалеке находилась загадочная и неприступная Хива.
Убрав бинокль, Кауфман придирчиво оглядел свой лагерь. Опытному военачальнику одного взгляда было достаточно, чтобы понять – после того, как люди пришли в себя, лагерь зажил своей обычной жизнью. Наш берег был усыпан пьющими воду лошадьми, верблюдами, купающимися и стирающими одежду казаками и солдатами. Саперы уже приводили в порядок лодки-каюки, грузили в них припасы, артиллеристы тащили к лодкам свои пушки.
– Молодцы! Молодцы, ребята! – довольно кивнул Кауфман.
Наконец все было готово, и началась переправа. Под рукой у нас было три больших каюка, вмещавшие от 50 до 75 человек, и восемь маленьких, в которых помещался десяток солдат. Первым рейсом перебросили на противоположный берег две роты, которые сразу же заняли там оборону. Затем паромная переправа заработала полным ходом. На плавание каждой лодки от берега до берега требовалось каких-то 20 минут, еще столько же на возвращение. Однако часто течением их относило далеко вниз, и тогда приходилось выгребать почти час. Лошадей переправляли вплавь. Большую часть верблюдов, напоив, отправили обратно к отрядам, оставленным на Алты-Кудуке и Хала-Ате.
Переправа шла непрерывно в течение целого дня. Хивинцы, получив накануне наглядный урок, нас больше не побеспокоили. Но к вечеру из-за поднявшегося ветра Амударья вздыбилась и разлилась. Пришлось переносить лагерь на возвышенность, а сама переправа значительно удлинилась по времени. Как бы то ни было, на следующий день основные силы отряда были перевезены. После чего на левый берег реки перебрался и Кауфман со штабом.
Переправившись наши вступили в кишлак Шейх-арык, окраинное селение Хивинского оазиса. Приезжавшие к Кауфману накануне аксакалы встретили наших солдат и офицеров со страхом. Местные хивинцы были худы и мускулисты, все как один с длинными черными бородами и испуганным выражением лиц. Одеты местные были в грязные шаровары, рубахи бумажной материи, сверху неизменные халаты до пяток. На голове у всех мерлушковые шапки, при этом почти все босиком. Глашатаи из казахов зачитали населению прокламацию Кауфмана, в которой тот уверял жителей ханства, что, если они будут спокойно сидеть по домам, их никто не побеспокоит. При этом их собственность и жены будут неприкосновенны, и русские будут честно платить деньгами за поставку фуража и провизии. После оглашения прокламации настороженность сменилась на дружелюбие. Поняв, что к чему, местные сразу же открыли базар, куда со всей округи начали свозить возы муки и овощей, цыплят и овец, фруктов и риса, чая и кумыса. Там же «с пылу» продавали аппетитные пшеничные лепешки и многое другое. Повсюду шел оживленный торг. Русский двугривенный охотно принимался за местную тенгу. Между собой продавцы и покупатели объяснялись на казахском или просто жестами, причем наши на деньги не
