От Хивы до Памира. Последние герои Большой Игры - Владимир Виленович Шигин
Теперь впереди шел сводный казачий полк под командою князя Чавчавадзе. У колодца Игды один дивизион, под началом подполковника Левиса, в конном строю атаковал засевших там туркмен. Не выдержав удара, туркмены бежали в пустыню, прячась среди барханов. Нашими трофеями стали более тысячи верблюдов, пять тысяч баранов и около трехсот пленных. Последних, впрочем, отпустили, так как кормить их было нечем. Мы отделались одним раненым.
Из Игды Маркозов послал первого нарочного к Оренбургскому и к Туркестанскому отрядам.
Между тем жара все увеличивалась, а запасы воды быстро уменьшались. Вода из колодца потери не восполняла. Поэтому отряд двинулся дальше. Порядок движения был принят такой: шли утром с рассвета до 10 или 11 часов утра и вечером с 4 до и 9 часов. Остальное время отдыхали.
Туркмены-проводники, хорошо знакомые с условиями безводных переходов при такой жаре, советовали Маркозову свернуть с прямой дороги и прежде зайти к колодцу Бала-Ишем, чтобы напоить и дать собраться с силами людям и животным. Тем более что колодец был всего в 15 верстах. Увы, совет бывалых людей Маркозов отверг, заявив:
– Эти колодцы могли быть засыпаны!
– Как будто их нельзя отрыть! – ругались ему в спину офицеры.
Отряд продолжил движение к неблизкому колодцу Орта-Кую. При этом дорога разведана не была и войска шли на авось! Сам Маркозов со штабом обогнал пехоту, чтобы быстрее достичь колодца. Казакам приказано было взять лопаты на случай, если потребуется отрывать колодец.
А затем начался такой жаркий день, что люди буквально падали. На привале термометры показали 42°, а затем разом лопнули! Несмотря на это, пехота к 10 утра сделала около 25 верст. Потом все просто попадали без сил. Как полагали, до колодца оставалось еще 25 верст. Едва жара немного спала, отряд снова двинулся вперед. Приходилось торопиться: почти вся вода была выпита… Для лошадей же ее вовсе не брали…
Тем временем высокие песчаные бугры сменились еще более высокими холмами, состоявшими из мелкой раскаленной известковой пыли, в которой люди и лошади вязли по колена. Взбитая ногами пыль, стояла в воздухе сплошной стеной, затрудняя дыхание, и ложилась толстым слоем на лица. Лошади падали на каждом шагу и с трудом поднимались, люди быстро слабели. Некоторые не могли уже держаться и падали в изнеможении на землю… Несколько бутылок коньяка из офицерских запасов, раздаваемые глотками и каплями, несколько приводили людей в чувство, но не могли заменить воды. Наконец прозвучало страшное:
– Верблюды легли!
Услышав эти слова, офицеры и солдаты испуганно крестились, ибо смерть теперь жарко дышала им прямо в лицо… Если легли верблюды, терпеливые и выносливые животные – это значит, что они дошли до последней крайности. Теперь их можно даже убить – они не встанут. А если верблюды не встанут, то погибнут все, так как без «кораблей пустыни», несущих на своих горбах припасы, двигаться в песках невозможно.
Наступила темная ночь, невыносимая по духоте, повисшей в воздухе. Отряд по расчету прошел уже далеко более 30 верст, а колодцев все не было… Люди уже не могли не только двигаться, но даже говорить.
Из воспоминаний: «Потеряв физические силы, они (солдаты. – В.Ш.) начали падать духом. Проводники, не уверенные за темнотою ночи, не потерял ли отряд дороги на Орта-Кую, не могли и приблизительно определить расстояния до этих колодцев…»
Пришлось остановиться – была уже полночь, и дальше на авось идти не решился даже Маркозов. На поиски колодца был послан туркмен Ата-Мурад, в сопровождении фейерверкера из татар. Час проходил за часом, а посланников все не было. Посланные разыскивать колодцы точно канули в воду…
* * *
20 апреля останется навсегда памятным всем участвовавшим в Красноводском походе. Утром большинство верблюдов все же встало и снова продолжило путь. Но сколько они пройдут без воды, не мог сказать никто…
Чтобы почувствовать весь трагизм событий, представим слово очевидцу: «С наступлением жары последний порядок исчез… Люди падали в изнеможении на каждом шагу, и многие почти в бесчувственном состоянии… Помочь уже было нечем, коньяк весь истощился… Те, которые в состоянии еще были двигаться, побросали по дороге почти всю свою одежду и даже оружие… Поснимали даже сапоги и шли в одних рубахах… даже без исподних. Некоторые, совсем голые, рыли ямы и ложились, ища тени и влажности. Напади в это время человек двадцать туркмен, и позорный плен ожидал всю эту когда-то лихую кавалерию. Этим позором Россия была бы обязана Маркозову. Люди, оставленные по пути накануне, и теперь едва передвигались. Так, вразброд, еле живые, с потухшим взором, с поникшею головою, с отчаянием в сердце, плелись нога за ногу бедные казаки, под мертвящими лучами безжалостного солнца… Но вот показались верблюды: один, два… одиннадцать. Это вода, высланная кабардинцами (идущим позади Кабардинским пехотным полком. – В.Ш.)… Передние прибавили шагу и, сойдясь с караваном, бросились к вьюкам… Тут Маркозов наконец пригодился: он сам стал раздавать воду, «употребляя все усилия, чтобы сохранить при этом хоть какой-нибудь порядок». Но вода и так-то была весьма дурного качества, а тут еще она согрелась чуть не до степени кипятка, – понятно, что она помогла мало. Положение кабардинцев было едва ли не хуже. Выступив в этот день с рассветом, они вынуждены были остановиться уже на седьмой версте… Было только 7 часов утра, а уже изнурение было полное: весь отряд, как только встали на привал, повалился врастяжку кто где стоял; с трудом можно было расшевелить и поднять человека… Лагерь и верблюды более не охранялись: часовые, побросав оружие, лежали без движения на своих постах, более крепкие из них возвращались в лагерь, вымаливая воду, чтобы хоть несколько утолить мучительную жажду, и оставались совершенно равнодушными даже к угрозам наказания, по законам военного времени, за оставление часовым своего поста. Все знают, какое это наказание: смертная казнь расстрелянием… Что такое двенадцать пуль для человека, который и без того готов отдать жизнь за двенадцать капель воды! Прямой расчет: смерть более скорая и менее мучительная, чем от жажды, палящей все внутренности и ничем неутолимой! Дисциплина говорит: умри мучительною и медленною смертью, но только на своем посту. Да, она говорит это, она неумолимо карает за нарушение этого требования, но она говорит это человеку, говорит солдату, а есть предел, за которым уже нет ни человека, ни солдата, это смерть!
Скажите трупу: отчего ты лежишь в
