Ветер знает мое имя - Исабель Альенде
– С Титой Эду. Это моя бабуля. И с дедулей, но он болеет и все время лежит в постели. Мама приезжала к нам на субботу и воскресенье.
– Мы знаем, что вы с мамой проделали трудный путь, он продлился чуть ли не месяц, и иногда вам приходилось забираться на крышу товарных поездов, – отметил Фрэнк.
– Да, вместе с другими людьми. Я была самая маленькая.
– Ты знаешь, почему вы отправились в путь?
– Потому что один человек хотел убить маму. Выстрелил в нее. Тита Эду водила меня к ней в больницу, и я очень испугалась, думала, что мама умрет, но мы молились и ставили свечи в церкви, и мама не умерла. Потом она немного поправилась, приехала за мной, и мы поехали. Тита Эду и мама долго плакали, а я не плакала, потому что обещала маме вести себя хорошо.
– Кто был тот человек?
– Дядя Карлос. У него была форма и пистолет.
– Знаешь его фамилию?
– Гомес. Иногда он приходил домой к Тите Эду, но она его не любила. Мама тоже.
– Расскажи мне о твоей бабуле. Как ее зовут?
– Эдувихис, – ответила девочка, не раздумывая.
– Я так понимаю, она свекровь Марисоль, мать ее мужа, Рутилио Диаса, – пояснила Селена Фрэнку. – Девичья фамилия Марисоль – Андраде. В замужестве она зовется Марисоль Андраде де Диас. В протокол ее записали как Марисоль Диас, для простоты.
– Моя Тита Эду очень хорошая. Она за мной присматривала, пока мама работала. Она тоже работала.
– Что за работа?
– С индиго. Она все знает об индиго и объясняет гостям и туристам.
Вечером у себя в квартире Селена помогла Фрэнку дополнить его записи, вспоминая детали одиссеи Аниты Диас, и они вместе стали вырабатывать стратегию защиты. Поужинали пиццей и засиделись допоздна, болтая и слушая латиноамериканскую музыку. После полуночи распрощались, она ушла в свою спальню, а он улегся на диван, покрытый кошачьей шерстью. Селена заснула, едва ее голова коснулась подушки, и кот пристроился рядом. Девушка и не подозревала, что Фрэнк ворочается на диване, думая о ней. В отрочестве, заметив, что она привлекает мужские взгляды, Селена осознала свою силу и недолгое время играла ею, но очень скоро в ее жизни появился Милош Дудек, и она перестала этим пользоваться, за исключением тех случаев, когда нужно было добиться от мужчины какого-то одолжения в пользу детишек, которых она защищала.
Их разделяла лишь тонкая стена, и Фрэнк чувствовал, как его влечет таинственная сила, которой он противился, приводя разумные доводы, перечисляя все, что его отталкивало в Селене, в чем они не сходились: ее небрежная одежда, отсутствие кокетства и утонченности; дурной вкус – поглядеть только на то, как она украсила квартиру, – в итоге список получился длинный, но закончить его никак не удавалось: он видел перед собой роскошное тело, ласковый взгляд, слышал певучую, уверенную речь, изумлялся способности Селены беззаветно и радостно заключать в объятия весь мир, даже если в этом мире столько боли. Думал он и о девочке Аните. Предчувствовал, что это судебное дело станет самым важным в его жизни, единственным и незабываемым. Если он совершит промах в деле Альперстайна, то лишится карьеры, как предупреждал Ламберт, но если совершит промах в деле Аниты, лишится душевного покоя.
Анита
Ногалес, ноябрь-декабрь 2019 года
Мама, наверное, очень близко, так мне показалось по телефону. А ты как думаешь, Клаудия? Ведь правда было слышно так, будто она совсем рядом? Хотелось плакать, но я не плакала. Ладно, плакала, но немножко, она не заметила, потому что я плакала про себя. Видишь ли, Клаудия, если бы мама могла за нами приехать, она бы приехала. Дело в том, что она не может. Она тоже расплакалась, поэтому я рассказывала, как нам здесь классно, в этом доме, с другими детьми, тут не так, как в «морозилке», тут есть двор и игрушки, даже иногда мороженое дают. Зачем бы мне ей говорить, что мы не хотим есть, потому что еда невкусная? Не то что у Титы Эду. Маме лучше этого не знать. Мисс Селена сказала, что на днях снова попробует до нее дозвониться, но это трудно, ведь маму перевели в другое место. Плакать нам ни к чему, от этого мама грустит еще больше. Если нам так захочется плакать, что даже голос прервется, я дам телефон Диди, пусть она поговорит.
Конечно, я помню, как маму уводили в цепях, но так всегда делают в «морозилке», это ненадолго, потом их снимают. Я почти ничего не могла разглядеть, но слышала голоса охранников, и как звенят цепи, и как женщины в «морозилке» кричали, зачем с нами так, мы порядочные люди, матери с детьми, не наркоши, не преступники, но их никто не слушал. Маму увели, она только и успела мне сказать, чтобы я не боялась, что она скоро вернется. Не знаю, Клаудия, вернулась ли она: как только ее увели, так и нас похватали и сунули в автобус.
Мисс Селена тоже объясняет, что мы здесь только на время: вот маме выправят бумаги и нас отвезут к ней. Нам здесь хорошо. Просто супер, так и скажем маме, когда снова с ней поговорим. Понятно, Клаудия? Не надо расстраивать маму, не надо говорить ей, что нам тоскливо и страшно, не надо спрашивать, зачем она отвезла нас на север, она знает, что делает. В Сальвадоре нам было хорошо, пока не появился этот Карлос, и мама перепугалась. Я тоже хочу вернуться к Тите Эду, хочу, чтобы все было как раньше, не хочу жить среди людей, которых мы не знаем и которые даже говорят не по-нашему, но не всякие хотения в этой жизни сбываются.
Когда тебе хочется кричать, Клаудия, делай, как я: думай о приятных вещах – о маме, когда она была счастлива и мы с ней спали в одной кровати, о Тите Эду с ее собаками и птицами, о школе, где ты рисовала пальцами, о том, как здорово прыгать через скакалку, водить хороводы, веселиться, когда на улице праздник, со всеми соседями, воздушными шарами и петардами; о пикниках на пляже. Как чудесно было жить там, в нашей стране! Ты помнишь какую-нибудь песню? Я помню. Давай споем «Пин Пон», не хочешь? Тогда «Рис с молоком», эта тебе всегда нравилась. «Рис с молоком, не прочь я жениться на девчоночке из столицы…» Когда мне хочется плакать, я думаю о кукурузных лепешках с сыром, которые Тита Эду
