Алексей Павлов - Казак Дикун
— Согласен с тобой, — поддержал его Дикун. — Только у казаков призвание не столько пахать — сеять, сколько заниматься рыболовством.
— Они и весеннюю путину не пропустят, — уверенно поддержал разговор Андрей Штепа, среднего роста, чернявый молодой казак.
— Все это так, — вновь подал голос Дикун. — Но боль- шинство‑то казаков к кордонам привязаны. Да нас целая тысяча выбывает из войска. Не очень‑то на пользу пойдет такое отвлечение людей.
Не слишком приятный для слуха оттенок слов Дикуна задел старшинскую струнку и есаул Григорий Белый повысил голос на него:
— Прекратить неуместные разговорчики на походе.
Дикун умолк. А Чечик не выдержал, с сарказмом передразнил Белого:
— Видали медали. Он усек неуместные разговорчики. А то не возьмет в толк, что мы действительно из‑за похода оставляем свою землю без обработки и освоения, обрекаем свои семьи и себя на нищету.
В Усть — Лабинскую крепость полки добрались лишь 1 марта. Местный гарнизон регулярных войск и казачьих пикетов не мог приютить походников в своих тесных казармах. Им пришлось ставить свои палатки, устраивать временные шалаши из пожухлых кустов перекати — поля и камыша.
При осмотре обиталищ третьей сотни полковник Иван Чернышев задержался возле хижины, в сооружении которой принял участие Федор Дикун.
— Хорошее логово смастерили, — потрогав тростью верх неказистого сооружения, определил он. — На три дня хватит, пока мы тут будем снабжаться, а дальше вам этот шалаш не понадобится.
— Опыт помог, — скупо улыбнулся Федор.
— Особенно твой, — подхватил Чернышев. — Ты же в Екатеринодаре и на Тамани немало топором помахал и пилой наигрался.
Провиантский магазин выдал полкам запас продовольствия и фуража на целый месяц вперед. Частичная добавка к нему предусматривалась в Кавказской и Ставропольской крепостях, а заключительный продпаек казачьим частям следовало получить в Александровской и с ним достигнуть благословенного финиша — Астрахани. За все взятое для полков Великий и Чернышев оставляли расписки, о его распределении по сотням рапортами сообщали Головатому.
Не то Чернышев, не то Великий погнал в Екатерино- дар нарочного с письмом к войсковому писарю Тимофею Котляревскому, по болезни дорабатывавшему последние дни в своей должности и готовившемуся спихнуть хлопотное занятие капитану Тимофею Комарову, грамотному, но весьма ленивому службисту. Офицер — походник сокрушался: прибывший в Усть — Лабинск из войскового града казак
явился без бочонка с паюсной икрой для подарка И. В. Гудовичу, чем невыразимо огорчил судью Головатого. И добавлял от себя: лично он остался недоволен известием об отказе наемного мастера строить ранее начатый дом. Просил воздействовать и понудить его к достройке дома, а, дескать, «деньги ему отдадутся».
По данному случаю осведомленные казаки высказывали свое суждение:
— Старшинский интерес, что темный лес, чем дальше в глушь, тем меньше в нем честных душ.
Федор Дикун слышал эти разговоры, но не встревал в них. «Что толку? — мыслил он. — От века так установлено, здесь словами ничего не изменишь».
Вместе с другими казаками он нес караульную службу, будучи часовым и подчаском на охране лагеря и воинского имущества, таскал из складов провиантского магазина кули с мукой, крупой и солониной, загружал их в подводы, ухаживал за живым транспортным тяглом — лошадьми и волами.
Но все‑таки у него выпала свободная минутка, чтобы с близкими товарищами взобраться на самую верхотуру крепости, где располагались кордонные пикеты казаков. Эту землю не раз перевернули солдаты А. В. Суворова, не зря же крепость носила его имя. От того времени осталось немало рвов и насыпей, орудийных площадок, заново теперь восстановленных, расширенных, усовершенствованных.
На крутых обрывах, где к реке Кубани, словно проломная щель, вдавался длинный овраг, виднелись высокие сторожевые вышки с постоянными наблюдателями за левобережьем. Оттуда, из закордонья, могла прийти беда в любой час дня и ночи.
— Не сладко приходится всем нам, — раздумчиво сказал приземистый, рыжеватый васюринец Иван Горб, доставая кисет из стеганого кафтана.
— Кому всем нам? — стрельнул в него глазами Андрей Штепа. — Кого разумеешь в видах своих?
— Да кого же еще: тех, кто на правом и на левом берегу Кубани.
Это означало: русских и горцев. Федор Дикун с удивлением глянул на зачинателя беседы: вот, оказывается, какие способности водятся у человека в определении самой сущности жизни.
4*
— А ты мозговит, — одобрительно поддержал он Горба. — Я такого же мнения о нашей пограничной действительности.
Из легких облаков выглянуло яркое солнце, по крутым скатам молодо и зелено стлались под его лучами ковровые скатерти трав. Отойдя от начатой темы разговора, Дикун направил его в иное русло:
— Весна набирает силу. Неделя миновала, как мы по бездорожью двинулись из Екатеринодара, а сегодня степь проходима во всех направлениях. Так что, хлопцы, долго теперь мы в Усть — Лабе не засидимся.
И верно. Подняв пешие колонны и обозы на маршрут, Головатый и его командиры полков Великий и Чернышев поставили перед сотнями задачу наверстать некоторую потерю времени, обеспечить ускоренный темп продвижения, не отстать от расписанного графика. Старшины и казаки доказали: выносливости им не занимать.
Отправившись из Усть — Лабинской крепости 4 марта, они уже в 12 часов ночи того же дня были в Ладожском редуте. Наскоро отдохнув там, в 8 часов утра 5 марта их походный строй двинулся в Тифлисский редут, что находился в 27 верстах. Это расстояние было преодолено за семь часов, с учетом времени на короткие привалы.
В дороге, расстегнув полы кафтана и воротник сатиновой рубахи, Никифор Чечик задорно подмигнул хлопцам своей сотни, пригласив их:
— Следуй моему примеру.
Дикун поостерегся:
— Так ведь сейчас есаул Белый начнет нас костерить за нарушение формы ношения одежды.
— Не начнет, — с мальчишеским озорством возразил Никифор. — Посмотри: он и сам, как рак, красный от жары, уже проделал то, что я вам предлагаю. Наблюдать надо, — назидательно закончил Чечик свой монолог.
— Ты прав, — спустя мгновение подтвердил Дикун. — Распоясался есаул. Облегчил себе экипировку. А нам — ни слова.
Потихоньку, без лишней суеты, вся сотня без приказа своего начальства поснимала пояса с кафтанов, освободила пуговицы от застежек на воротниках и еще энергичнее зашагала по отмытой весенними дождями узкой колее дороги.
В 9 часов утра 6 марта марш продолжался до Казане -
кого редута, а затем — до Кавказской крепости, в 32 верстах от нее в Терновом редуте была новая остановка и ночевка. Головатый вел полки к Прочному Окопу, отклонившись от предписанного маршрута — Копаней, Егор- лыка, Ставрополя, что обеспечивало заметное сокращение общего пути.
— Тут наш дед маху не даст, — ходила о нем молва по полкам.
— Зачем кругаля накручивать, когда можно сделать путь короче, — ответом на нее слышались слова.
В Прочном Окопе, нависшем над крутоярьем Кубани, давно освоенном русской пограничной стражей, походни- ки задержались ненадолго. Оставив в стороне селение Московское и Ставрополь, прямиком вышли к Темнолес- ской крепости. Здесь им давался основательный роздых. Лагерь казаков пестрел от табельных походных палаток и брезентовых пологов, натянутых на рукояти пик, снятых с подвод. Чувствовалась приподнятость. И то сказать: в обеих казачьих частях еще ничто не предвещало каких- либо худых последствий похода, вся комплектная тысяча бойцов была жива — здорова, да тут еще им жаловалось горячее вино от высокого начальства, самого Таврического генерал — губернатора Жегулина. Он прислал Головатому 200 рублей денег и по иконе на каждый полк, сожалел, что из- за плохой погоды не смог добраться до Екатеринодара на проводы казаков, выражал теперь свою приязнь к ним специальной субсидией и просил выпить по чарке за главного вдохновителя похода П. Зубова, а если останется еще и по второй — то и за него, Жегулина.
По заданию полковника Чернышева хорунжий первой сотни, васюринец Михаил Черкащенко получил в ставке Головатого причитающиеся на полк сто рублей, разменял крупную купюру на мелкие и ровно по двадцать рублей раздал деньги всем пяти сотням. В таком же порядке вручались суммы в сотнях полка Великого.
Заполучив денежку уже в копеечном измерении на приобретение вина, весельчак Никифор Чечик шепотком наставлял друзей:
— За начальство пить необязательно. Оно и без того здоровенькое. А вот за нас самих — иной коленкор. Нам силушка нужнее, поскольку кругом свой хребет подставлять приходится.
— Ну и язык у тебя, Никифор, — примащиваясь по
удобнее в палатке, укорил его Федор Дикун. — Дойдут твои байки до начальства — тебе несдобровать. Да и нам тоже.
