Алексей Павлов - Казак Дикун
После приема пищи, перед вечерней поверкой, Федора позвал сотник Степан Щека и дал ему указание:
— Ты у нас немного грамотой владеешь, помоги хорунжему Герасиму Татарину и писарю Чернаущенко закончить составление списка казаков, мы его сегодня и объявим.
Собственно, список уже имелся. Его следовало лишь слегка подкорректировать, переписать, чем и занялся Федор совместно с хорунжим и писарем. В последние дни кое‑кто из зачисленных в сотню выбыл по болезни и по переводу в другие подразделения. Требовалось внести из
менения. Даже сам есаул Павленко, что утром посылал Федора на хозяйственный двор, вечером оказался на той же должности, только в пятой сотне первого полка. А вместо него есаулом сотни стал Григорий Белый. Такая подвижка и замена комсостава предваряла собой дальнейшую, еще более частую перестановку командных кадров.
В именном списке Федор Дикун шел тридцать пятым, впереди него значился Никифор Чечик, а после Федора следовал Иван Капуста, Семен Дубовской, Степан Кравец, Мартын Антоненко, Федор Василенко, Павел Ткачев, Андрей Штепа, Семен Ревуцкий и еще много других васюринцев. В одну из пяти сотен первого полка был зачислен 30–летний Прокофий Орлянский, совсем недавно прибывший из Малороссии и вступивший в казачье звание Васюринского куреня.
По зачтении списка между казаками весь вечер продолжался оживленный разговор. В нем принял участие и Федор Дикун. Расположившись на скамейке вблизи пирамиды с оружием в кругу земляков — однокашников, он им сказал:
— Нас подстерегает немало опасностей. Надо теснее держаться друг друга. Взаимовыручка и взаимопомощь на походе и в боевой обстановке — лучшие талисманы казака. Так говорят старые ветераны.
Не только в этой сотне — во всех подразделениях обоих полков под строгим контролем старшин, фельдфебелей и сержантов казаки чистили и драили оружие и амуницию, штопали бельишко и зашивали прохудившиеся чеботы, запасались ложечниками и кисетами, на утренних и вечерних молитвах воздавали хвалу господу Богу и просили его, чтобы он даровал им удачу в столь нелегком предприятии.
У походного атамана Головатого весомость забот была еще более значительной. Вместе с Захарием Чепегой он отправил послание в Санкт — Петербург Платону Зубову. Сигнал их запечатлел трудную обстановку в войске: три года неурожай, засуха, «одни только семена свои получили». Потому с пропитанием войска возникли серьезные сложности.
Батьки просили, чтобы он походатайствовал перед царицей, «родной матерью нашей» о выделении черноморцам необходимого провианта. И надо отметить: позднее их просьба возымела действие. Хоть не в полном объеме,
в половинном, мука и крупа поступали на Тамань через Таврического генерал — губернатора С. С. Жегулина.
Тому же адресату Головатый послал благодарственное письмо с признательностью за доверие возглавить поход казаков в Персию и, само собой разумеется, с непревзойденной антоновой заначкой:
«Беру я и сына, находившегося прежде под милостивым вашим благопризрением, Александра… Четырех же моих сыновей, одного в Санкт — Петербурге в кадетском корпусе находящегося Афанасия и трех малолетних: Матвея, Андрея и Константина в таманском моем доме оставляемых… прошу не оставить отеческим благопризрением».
Наступил срок отбытия полков — 26 февраля. Он совпал с масленицей. В тот вторник весь Екатеринодар пробудился рано. Где‑то в половине седьмого с восточной стороны крепости ухнула пушка и звук ее выстрела возвестил большой сбор в дальнюю дорогу. Люди потянулись к войсковой церкви, сюда же строем вытягивались пешие полки, которым на Каспии предстояло, возможно, даже превратиться в конные части или в десантные морские силы в зависимости от сложившихся обстоятельств.
В 8 часов у церкви собралось уже много старшин, казаков, чиновников, неслужилого населения, одетых в лучшие свои зимние наряды. Пестрели тут свитки, кафтаны, черкески, кожухи и другое мужское верхнее одеяние, пальто и шубы с меховыми воротниками у женщин, воздевших на головы шали, полушалки и пуховые платки, кучкуясь кому где нравилось и кому где отводилось место для построения.
В девять часов началась обедня. По окончании молебна освященную икону морского Николая Чудотворца архиепископ Роман Порохня поставил на прибранный и украшенный стол, где уже лежали полковые и старшинские перначи. Значит, все‑таки уже была определенная осведомленность о предстоящих морских операциях черноморцев, их десантировании на персидские берега с помощью судов Астраханской военно — морской базы.
Истово, со всей церемониальной одушевленностью, большой золоченый крест протоиерея целуют Захарий Чепега и Антон Головатый, за ними — полковники Великий и Чернышев, полковые и сотенные старшины, служители духовенства возвысили и держат над их головами святые иконы с изображением Иисуса Христа, девы Марии и самых почитаемых апостолов.
На правых флангах обоих полков у знаменосцев — освобожденные от чехлов, развернутые боевые стяги, за строем казаков высились пирамиды с пиками и ружьями. С волнением и трепетом впитывал в себя Федор Дикун наблюдаемые им картины казачьих проводов в боевой поход. «Что‑то нас ждет впереди? — закрадывалась тревожная мысль. — В неведомо каких краях доведется нам действовать».
Вместе с Порохней кошевой атаман подошел к столу. Он поочередно взял полковые перначи и, предварительно подставив их для окропления святой водой, вручил командирам полков. Порохня и его церковные ассистенты побрызгали святой водой и всех старшин, подходивших к столу за ритуально удостоенными божьей благодати сотенными клейнодами.
Затем Чепега вплотную приблизился к Головатому, находившемуся в полной походной готовности и при атаманской булаве, полуобнял его и произнес:
— Можно выступать. Доброго пути тебе и полкам.
Порохня же осенил Головатого крестом и добавил:
— С богом.
Так после всех предварительных процедур, как отметил летописец, помолясь богу и перед церковью простясь с екатеринодарцами и представителями куренных селений, полки «с божьей помощью восприняли путь свой».
В поход вели черноморцев закаленные командиры. В самый его канун в войско поступил приказ А. В. Суворова о досрочном присвоении очередных воинских званий 51 казачьему офицеру — участникам недавней польской кампании.
Случилось так, что когда в первой сотне первого полка Ивана Великого объявлялся названный документ, Федор Дикун находился там по служебным делам, а после них на несколько минут задержался у своих знакомцев. И он стал невольным свидетелем, с каким пристрастным интересом казаки донимали расспросами своего сотника Григория Лихацкого, за что он самим А. В. Суворовым раньше выслуги произведен из хорунжих в более высокий воинский чин.
Подкручивая пшеничный ус и слегка раскачиваясь на высоких каблуках желтых хромовых сапог, Лихацкий с простоватой непосредственностью поведал:
— Что тут говорить. Как точно определил наш батько
Чепега, мы ведь гоняли поляков, как зайцев. И под Прагой, и под Варшавой. Больших баталий не велось, но покрутиться конно и пеше досталось немало.
Выслушав рассказ чужого сотника, Дикун, прощаясь с собеседниками, заметил:
— Не велика честь гонять людей, как зайцев.
На это ему сразу несколько контрдоводов привели:
— А польская шляхта как обращалась с малороссами и казаками? Хуже, чем скверно. То‑то же.
И еще:
— Ты забыл, с каким презрением шляхетские паны называли нас быдлом и беспощадно угнетали наш народ?
И дальше, дальше — в том же духе. Несмотря на весомость приводимых доводов, Дикун все же остался при своем мнении:
— Нельзя веками лелеять вражду между народами. Нужно помогать слабым и бедным. В этом должна проявляться гуманность человека. Иначе озвереть можно.
В своей сотне Дикун, Чечик, Штепа, Капуста и другие казаки, как и воины всех подразделений, получили сухой паек в расчете на три дня до первого провиантского магазина, находившегося в Усть — Лабинской крепости. Разместив на воловьих подводах личное оружие, ружейные стрелки и пикинеры шли по степной, раскисшей от дождей, дороге в полковых колоннах с соблюдением небольших интервалов между сотнями. Несмотря на прохладу и бездорожье, приближение весны чувствовалось во всей окружающей природе. Граяли над полями вороньи стаи, цвенькали по обочинам шляха проворные синицы.
— Завидую казакам, которые дома остались, — мечтательно произнес Никифор Чечик. — Скоро они целыми таборами поселятся в степи на своих делянках и пойдет у них горячая весенняя страда.
— Согласен с тобой, — поддержал его Дикун. — Только у казаков призвание не столько пахать — сеять, сколько заниматься рыболовством.
