Елизавета I - Маргарет Джордж
– Так не может больше продолжаться! – закричал еще кто-то.
Это, бесспорно, был кризис. Далее члены парламента принялись размышлять, какие меры принять. Может, выдвинуть билль, который положил бы конец учреждению новых монополий, а уже существующие проверить на законность? Или пойти более мирным путем и подать мне петицию с просьбой отменить их?
– Я сделал все, что мог, – сказал Сесил, нервно расхаживая туда-сюда. – Боюсь, мы теряем контроль. Пока что они не оспаривают вашу королевскую прерогативу впрямую, но это лишь вопрос семантики… и времени.
Я настаивала на том, что мое право раздавать монополии превыше закона, поскольку это часть моих королевских прав. Парламент же не имеет полномочий покушаться на него или каким-либо образом ограничивать мою свободу в отношении любой прерогативы. Наделить их таким полномочием означало бы признать, что Англией правят они, а не я.
И все же, и все же… Я понимала, что зреют кардинальные перемены, и, противясь им, я нанесу монархии больший урон, нежели согласившись с ними. Согласиться же… Да, если я соглашусь добровольно, являя тем самым свою королевскую милость, а не уступая их требованиям… то никто не сможет сказать, что корона подчинилась парламенту, пошла у него на поводу, создав опасный прецедент. Это был выход, единственный возможный выход.
– Скажите им, что я благодарна за то, что обратили мое внимание на столь ужасные злоупотребления, и что я немедленно положу этому конец.
– Ваше величество? – изумился Сесил.
– Я отменю те из монополий, которые вызывают наибольшее возмущение, а остальные приостановлю до тех пор, пока суд не вынесет решение относительно их законности. Я составлю манифест и передам его прямо им в руки. Затем приму тайных советников и некоторых членов парламента и поблагодарю их.
– Они будут ошеломлены. В точности как я, – признался он.
– Если приходится идти на уступки, нужно делать это со всем возможным великодушием. Не только Бог любит доброхотно дающего. А теперь ступайте, ступайте. Мне нужно написать манифест.
Мне необходимо было вернуть любовь моего народа, подорванную мятежом Эссекса и денежными затруднениями. Но я не могла поступиться ради этого древними привилегиями короны. Манифест должен был убить двух зайцев одним выстрелом.
Сесил торжествующе зачитал перед парламентом королевский декрет, озаглавленный «Манифест о пресечении многочисленных злоупотреблений и нарушений, совершаемых держателями патентов на определенного рода привилегии и лицензии, ради общественного блага всех любящих подданных Ее Величества». Он упразднял монополии на соль, уксус, спиртные напитки, соленую рыбу, ворвань, рыбью печень, горшки, щетки, масло и крахмал.
– Каждый отныне может как иметь, так и производить дешевую соль! – провозгласил Сесил. – Те, у кого хватит крепости желудка, могут пить столько aqua vitae, сколько влезет. То же самое касается и уксуса, чтобы помочь от несварения. Любители плоеных воротников теперь смогут задешево их накрахмалить. Желающие снова начнут выращивать красильную вайду, хотя ее величество искренне надеется, что запах не отобьет у нее желание посетить ваши городки во время ее ежегодного путешествия. Однако в Лондоне и в окрестностях всех ее дворцов выращивать ее по-прежнему воспрещается.
Каждый новый пункт списка слушатели встречали одобрительными возгласами.
– Королева не отказывается от своих древних прерогатив, – предупредил Сесил и перешел к перечислению монополий, законность которых предстояло установить суду: на селитру, ирландскую пряжу, сталь и множество других товаров.
Я также распорядилась напечатать побольше экземпляров манифеста и раздать их членам парламента.
Палата общин испросила моего дозволения послать ко мне своего председателя и десяток членов, чтобы те могли поблагодарить меня. Я ответила, что я сама намеревалась их поблагодарить и что они могут явиться ко мне через два дня. Они хотели выбрать, кто войдет в состав делегации, но члены парламента, сидевшие на задних рядах, закричали:
– Все! Все, все, все!
Втайне польщенная тем, что все они изъявили желание прийти, я сказала Уильяму Ноллису, который теперь занимал должность комптроллера королевского двора, чтобы пригласил всех до единого и заверил их в том, что я изначально ограничила размер делегации исключительно в силу размера аудиенц-зала. Но мы найдем помещение нужного размера.
Мне предстояло обратиться к парламентариям и поблагодарить их. Я начала писать благодарственную речь, однако же в процессе написания она изменилась. Я неоднократно выступала перед парламентом, но всякий раз с мыслью о том, что эта речь далеко не последняя. Теперь же такой уверенности у меня не было. Все, что я хотела бы им сказать, все, что им необходимо было знать, нужно было выразить здесь и сейчас, в этой речи. И она была отнюдь не про монополии.
Мне вспомнились мои ранние годы, когда я, юная принцесса, жила за пределами Лондона, вдали от тех мест, где вершились судьбы страны, однако всегда рядом с моим народом. Люди приветствовали меня, когда я, больная и слабая, приехала в Лондон в паланкине. Единственным способом продемонстрировать неодобрение режима было приветствовать престолонаследника или альтернативу, и они это сделали. К тому времени, когда я взошла на престол, я купалась в народной любви, волна которой донесла меня прямо до коронации. Всякий раз, выбираясь за пределы Лондона, подальше от вечно грызущихся министров и придворных, я ощущала эту любовь. Я черпала из нее силы, как растение черпает силы из солнечного света и почвы. Ведь что представляли собой мои ежегодные поездки, если не визиты к моему народу?
Чего я хотела для них? И каким образом могла донести до них то, что чувствовала?
Этому парламенту суждено было стать для меня последним. Я знала это. Просто знала. Даже если я и доживу до следующего, мои слова будут уже не вполне моими.
Разве я больна? Разве я угасаю? Почему тогда я так уверена?
Осенью бывают дни – иногда очень теплые, совсем летние, – когда что-то вдруг неуловимо изменяется. Ветер дует немного с другого направления. Солнечный свет падает чуточку под иным углом. Он льется в окна и освещает какие-то предметы, которые пребывали во мраке месяцами. И даже светит как-то по-иному. Само по себе это явление безобидное, невинное, однако оно предвещает перемены и предупреждает нас, чтобы готовились. Вот и я чувствовала в себе точно такую же перемену. Я должна обратиться к моему народу, пока еще могу сказать то, что хочу, собственными словами. Даже если я проживу еще тридцать лет, это буду уже другая я.
Всю ночь я работала над речью. Я вложила в нее все свои чувства к моему народу, моей стране, моему королевству. Всю себя.
Всего через десять дней после начала прений, в последний день
