Елизавета I - Маргарет Джордж
После казни Роберта прошло четыре дня. Всю ночь накануне я не сомкнула глаз. Я знала, в какое время должна состояться казнь. И когда назначенный час миновал, не могла понять, почему не испытываю ровным счетом ничего – ни убийственной боли, разрывающей душу, ни даже укола в сердце. Как это возможно? Это стало последним жестоким сюрпризом из множества жестоких сюрпризов за время нашей жизни вместе.
Теперь адмирал Чарльз Говард написал мне с вопросом, когда можно будет вернуть шпагу Роберта. Тот отдал ее, сдаваясь. В тот день я – в последний раз – была частью его жизни: мы с Пенелопой и Фрэнсис вынуждены были развлекать запертых членов Тайного совета, в то время как мой сын отправился поднимать мятеж. Советники тогда были так же смущены, как и мы. Они были хорошие люди, джентльмены, которым их роль навязали, они не желали Роберту зла.
Все это было мучительно, глубоко неправильно, и заключительное действие с советниками стало достойным завершением всей эпопеи. Адмирал позволил нам беспрепятственно покинуть дом, на два часа прекратив огонь. Теперь же ему предстояло довести до конца последний акт этой злополучной драмы – вернуть шпагу сэра Филипа Сидни.
Роберт отказался повидаться с нами перед смертью. Фрэнсис родила дочь, которую назвала Дороти, но Роберт так про нее и не узнал.
Похоронили его на кладбище церквушки Святого Петра в Оковах, в стенах Тауэра.
«Теперь он лежит рядом с королевами и мучениками», – твердила я себе.
По крайней мере, место его упокоения не исчезнет с лица земли. И однажды, когда-нибудь в далеком будущем, все обстоятельства этой истории будут забыты, а в памяти людской останутся только его таланты и красота. Время стирает подробности, оставляя лишь очертания. Очертания жизни Роберта были столь поразительны, что обычные люди уже желали слагать о нем баллады.
Я вернулась в постель. Нужно поспать. О Кристофере я подумаю утром, при свете дня, который облегчит мне эту задачу. Кристофер был все еще жив. За ним ухаживал портной, в лавку которого его, раненого, принесли в тот роковой день восстания; теперь его охраняли два гвардейца. Мне навещать его было запрещено, и он не передал мне ни одной записочки. Если бы мне позволили побыть с ним хотя бы четверть часа, быть может, я смогла бы понять, что произошло. Сейчас же я знала лишь, что смешливый и жизнерадостный молодой мужчина, за которого я вышла замуж, стал совсем другим человеком, и я понятия не имела почему. Очень скоро мне предстояло овдоветь в третий раз. Но никогда прежде мне не доводилось терять мужа еще до его смерти.
– Граф Ноттингем, лорд адмирал Чарльз Говард, – доложил лакей о нашем благородном посетителе.
Я ждала его, облаченная во все регалии, на которые имела право как графиня: подбитую горностаем мантию строго определенной длины и корону с восемью зубцами. Когда-то все эти вещи были для меня жизненно важными.
– Мы его ждем, – произнесла я.
В зал вошел седовласый адмирал и, мягко ступая, приблизился ко мне. Я не видела его много лет и знала только по враждебным выпадам Роберта в его адрес. Он возмущался необходимостью делить с ним командование в морских походах и настаивал на том, чтобы во всех документах его имя стояло выше адмиральского, пока лорд Говард как-то в раздражении не вырезал его подпись. Впрочем, это была одна из тех незначительных мелочей, которые уже изглаживались из памяти.
– Миледи Лестер, – с поклоном произнес он. – Я имею честь вернуть вам шпагу графа Эссекса, врученную мне.
В его руках был сверкающий клинок.
– Для меня честь принять ее, – отозвалась я, беря шпагу в руки. – Я сохраню ее для сына графа. Ему сейчас еще только десять. Пусть он извлекает ее из ножен лишь для защиты государства.
Я положила оружие на подушку. В некотором смысле это была отвратительная штука. Я от души пожелала малышу Робу возможности держаться подальше от всего связанного со шпагами. Все это заканчивалось либо смертью, либо бесчестьем. В самом крайнем случае это означало, что мужчина не может заниматься никаким полезным делом, а вынужден ехать куда-нибудь за тридевять земель гоняться либо за французами, либо за испанцами, либо за ирландцами, либо за кем-нибудь еще, кого на тот момент полагалось считать врагами.
– Так как, мой добрый граф, вы задержитесь у нас ненадолго?
Я позвонила в колокольчик, чтобы принесли закуски, прежде чем он успел отказаться.
Говорить можно было о чем угодно, кроме моего сына. И моего мужа. Что ж, я это понимала.
– Надеюсь, леди Кэтрин пребывает в добром здравии, – произнесла я (учтивый вопрос, совершенно невинный). – Она по-прежнему служит королеве?
– Да, и весьма активно, – отвечал он. – С тер пор как прошлой осенью умерла Марджори Норрис, она самая близкая компаньонка ее величества.
– Хорошо, когда можно разделить свою жизнь с кровными родственниками.
Мои собственные родственники либо были седьмой водой на киселе, либо не желали иметь со мной ничего общего – взять хотя бы королеву.
– Они строят планы вместе побывать в замке Хивер, – сказал адмирал. – Быть может, вы могли бы к ним присоединиться.
Это вряд ли. Впрочем, он старался быть со мной учтивым, бедняга. И Кэтрин, моя кузина, не выступила против меня в открытую – хороший знак! Быть может, быть может… Нет, Летиция, это глупо.
– Быть может. Я никогда там не бывала, а ведь моя бабка там выросла.
– Я недавно видел свеженайденный портрет вашего деда Уильяма Кэри, – сказал он. – Красивый был мужчина.
Если, конечно, моим дедом был он, а вовсе не король… Я снова улыбнулась.
– Хотелось бы мне на него взглянуть, – произнесла я.
Но разве не могла Мария Болейн находить его более привлекательным, чем напористый король, и предпочитать венценосному ухажеру? А все эти домыслы относительно того, что отцом ее детей являлся король, были всего лишь попыткой выдать желаемое за действительное, поскольку наличие королевской крови – даже если король личность не слишком-то прекрасная – предпочтительнее положения простолюдина? И снова очертания расплываются… И огромная фигура Генриха VIII заслоняет хрупкую фигуру Уильяма Кэри.
– Если меня пригласят, я с радостью поеду, – произнесла я вслух.
Учтивый разговор.
Он поднялся. Надо было мне позвать Фрэнсис, чтобы он вручил шпагу ей лично. Я собиралась послать за ней чуть позже, чтобы не утомлять ее. А теперь он собрался уходить. Слишком поздно. И спросить его ни о Кристофере, ни о надвигающемся суде я не могла.
– Я вынужден откланяться, – произнес он. – Могу лишь сказать,
