Елизавета I - Маргарет Джордж
По крайней мере, у них хватило совести не называть их предателями до объявления приговора. Далее в протоколе были подробности допроса и признания Кристофера в намерении пролить кровь королевы. Их целью было захватить Тауэр, взять королеву в заложницы и созвать парламент ради смещения всех «злонамеренных советников» – Сесила, Рэли, Кока и Кобэма. Кто по их замыслу должен был править страной во время всего этого, они благоразумно умалчивали.
Тут советники не удержались от иронического замечания, что, хотя Тауэр мятежникам захватить не удалось, внутрь Кристофер все же попал – его там судили!
Признания всех остальных в протоколе также были изложены, но их я читать не стала. Все это осталось между ними, королевой и Господом.
Мы с Фрэнсис молча сидели в комнате, точно в капелле над покойником. Она была теперь дважды вдова, а мне очень скоро предстояло стать вдовой в третий раз. Теперь мы были неразрывно связаны нашими судьбами. Как мужчины становятся братьями в битве, так и нас, женщин, крепкими узами связывает вдовство.
86
Мне не хотелось никуда выходить из дому, и я жила уединенно, как монах-отшельник. Дом и впрямь был для меня чем-то вроде монастырской кельи, где буквально все напоминало о смерти. Я застряла между двумя датами – каждый день отдалял меня от дня казни Роберта и приближал к казни Кристофера. Мы с Фрэнсис потихоньку разбирали и складывали вещи и принадлежности Роберта. Что-то она хотела сохранить детям на будущее, что-то раздать бедным, что-то оставить на память. Я попросила себе лишь один его миниатюрный портрет да диковинный маленький испанский образок с резным херувимчиком, который он привез из Кадиса.
– Кадис, – произнесла я, держа образок в руке и разглядывая позолоченные крылышки херувима. – Там он в последний раз был счастлив.
Я погладила ангельскую головку.
– У всех нас есть моменты, которые потом оказываются самыми счастливыми в жизни, – отозвалась она. – Но мы тогда думаем, что все лучшее еще впереди.
– А в вашей жизни, Фрэнсис, что было таким моментом?
Она перестала расправлять плащ, который собиралась сложить.
– Думаю, когда Роберт впервые обозначил свои намерения, – сказала она. – В моей жизни уже был один благородный рыцарь. Я не думала, что будет второй. Когда Филип погиб, мне было семнадцать, и я считала, что моя жизнь кончена. На самом же деле она началась лишь после того, как я вышла замуж за Роберта.
– Вы сказали, что и часа не проживете после его смерти, – напомнила я. – Что не сможете без него дышать. Однако же вы живете и дышите.
– Мы способны удивлять самих себя, – сказала она. – Каждый вдох приносит мне боль. Но я должна дышать, чтобы мои дети не остались сиротами.
Но больнее всего было узнать, что другим участникам мятежа удалось откупиться от казни. Графа Ратленда отпустили за двадцать тысяч фунтов, графа Бедфорда – за десять тысяч, а лорда Сэндиса, лорда Монтигла и лорда Кромвеля – за пять, три и четыре тысячи соответственно. Граф Саутгемптон, которого приговорили к смерти вместе с Робертом, все еще находился в Тауэре. Ходили слухи, что за него очень просила мать, и я была уверена, что в конце концов она заплатит за него огромный штраф и он выйдет на свободу. Строго говоря, эти люди считались заключенными и должны были считаться таковыми до тех пор, пока не будет выплачено последнее пенни штрафа, однако свобода была очень близка.
Я обратилась к коннетаблю Тауэра с прошением и умоляла его позволить мне повидаться с Кристофером или хотя бы написать ему, но он сказал, что это невозможно. Тогда я спросила – какой ужасный вопрос! – отдадут ли родным его тело. Ответ был – нет. Тело приговоренного к смерти преступника принадлежит государству, и похоронят его во дворе церкви Святого Петра в Оковах – не внутри, а снаружи, как подобало человеку незнатному. Милость нам была явлена лишь одна: королева смягчилась и приказала отрубить ему голову. Ему не придется пройти через муки повешения, потрошения и четвертования, как злосчастным Мейрику и Каффу 13 марта.
Утром 18 марта я нарушила слово, которое дала себе, и решила, что все же заставлю себя пойти на Тауэрский холм. Я, подарившая Роберту жизнь, не была рядом с ним, когда он ее лишился. Быть может, мой последний долг, который я как жена могу отдать Кристоферу, – это сопровождать его в последнем его пути. В отличие от Роберта, ему предстояло пройти его публично.
Однако еще на подходе к Тауэрскому холму, увидев толпы народу, я пожалела о своем решении. Мне никогда не доводилось присутствовать при публичной казни, однако предполагалось, что они должны служить уроком, вселяя в сердца зрителей страх. На практике же они превратились в потеху вроде медвежьих или петушиных боев, только лучше, поскольку жертвами были люди, а не животные. Я очень старалась не слышать веселого смеха и болтовни собравшихся. Все эти зеваки были свободны – свободны и вольны попусту растрачивать свои жизни, бездумно разбрасываться всем тем, что было им даровано, в то время как Кристофер не волен был даже написать письмо! Я ненавидела их.
Впереди высился Тауэрский холм с эшафотом на вершине. Многие закончили здесь свой жизненный путь, многие освятили его своей кровью. Томас Мор, который, по слухам, когда его вели на эшафот, пошутил, что, хотя он и благодарен тем, кто помогает ему подняться по ступеням, спустится уже самостоятельно. Кардинал Джон Фишер, которого Генрих VIII предупредил, что, если папа пришлет ему кардинальскую митру, надевать ее будет не на что. Генри Говард, граф Суррей, поэт. Гилфорд Дадли. Томас Кромвель. Все мнимые любовники Анны Болейн и подлинные – Екатерины Говард.
Я пробиралась сквозь толпу, которая становилась плотнее по мере приближения к эшафоту. В конце концов я оказалась зажата между двумя дюжими мужчинами; впрочем, благодаря их внушительному размеру никто не мог оттереть меня в сторону. Я стояла совсем близко к помосту, так близко, что чувствовала запах соломы, которой он был устлан, – она должна была впитать кровь. Палач в черном капюшоне уже ждал, и плаха тоже. Рядом стояли двое священников. Наконец толпа зашумела, и я увидела, что ведут двоих – Кристофера и Чарльза Дэнверса. По пути на эшафот они должны были пройти совсем рядом со мной, и я обнаружила, что, совершенно парализованная, смотрю, как они приближаются. Кристофер должен был оказаться от меня на расстоянии вытянутой руки. А я не могла
