Борис Васильев - Владимир Мономах
Вот какова была вторая перемена.
Но перейдем к перемене третьей. Она состояла из двух частей.
В первой части подавалась дичь. Пернатая. С озер и тихих заводей добывались на Руси лебеди, гуси и утки, в степи — дрофы, стрепеты, куропатки, в подлесках — прежде всего рябчики.
Во второй части дичь пернатую сменяла дичь мясная: запеченные на вертелах лани и косули, олени и лоси. Ну и, конечно, медвежатина.
Охота на медведя была опасна, а потому доступна только боярам да князьям. Медведь считался добычей особенно почетной, почему медвежьи шкуры и хранились в домах тех охотников, кому довелось в назидание внукам завалить медведя.
Наибольшим почетом пользовался охотник, который мог сойтись с медведкой-батюшкой один на один. Уложить лесного хозяина надо было непременно ударом кинжала в сердце, почему охотник и надевал, собираясь на охоту, почти полное боевое снаряжение — вплоть до шлема. При ударе в сердце медведь падал вперед, и охотнику следовало удерживать его до тех пор, пока когти мертвого зверя не проскребут в последний раз по его кольчуге.
Медвежий окорок, засоленный и вымоченный в селитряном растворе, а затем прокопченный на можжевеловых дровах, считался лучшим питанием для молодых воинов, поскольку медвежья сила, по поверью, переходила в того, кто этот окорок ел. А медвежья печень считалась лекарством от многих болезней.
Последней переменой были заедки — сладкие блюда на меду. К ним полагались и запивки — всяческие настойки из ягод и сладкие вина из Византии.
Словом, у своих северных ворот Матушка-Русь встречала Английскую королеву улыбкой, добрым словом, хлебом и солью, естием и питием, и всем тем, чем была богата.
Глава одиннадцатая
1
Новгород Великий стоял на Великом речном пути из варяг в греки, а потому начальник разведки великого князя Киевского Свирид давно оборудовал здесь лодочные подставы, где всегда наготове были свежие гребцы, битюги для провода караванов тягой вдоль низового берега, лошади для связи и ловкие всадники. Еще до начала пиршества в честь Английской королевы послал Свирид в Киев гонца — своего любимца Безымянного, который к тому времени уже вполне оправился от раны. Но об этом никому не сказал, даже побратиму, потому что Мономах был весь погружен в безбрежный и бездонный океан первой любви: его занимали только общение с Гитой, беседы с Гитой, мечтания о Гите.
После Новгорода Великого шхуна Мирослава медленно пробиралась протоками и волоком из одной речной системы в другую.
Пасмурное затишье сменилось холодными ветрами, ветра — моросящими дождями, а шхуна все никак не могла выбраться из второстепенных озер и речек, все никак не могла прорваться хотя бы к Смоленску, где можно было бы и обогреться, и просохнуть.
И — как назло — на последнем волоке к Днепру истрепанная предыдущими трудностями шхуна дала течь. Требовался ремонт, и немалый, о чем Мирослав и доложил Мономаху.
— Далеко ли до Смоленска, Мирослав?
— Порядком, князь. Пешком не дойдете. Здесь скучать придется.
А Мономаха томило острое желание как можно скорее добраться до Смоленска, встретиться с ведуном кривичей, поведать ему, что предсказание сбылось, и познакомить князя Воислава с Гитой. И Владимир вызвал к себе Добрыню.
— Вместе с Ратибором раздобудь тайно коней — для нас и для королевы.
— Зачем? — насторожился Добрыня.
— Помчимся в Смоленск.
— Так коляска нужна, великий князь. Для ее величества и ее дам.
— Дам привезут позже. А королева верхом скачет лучше меня.
Добрыня отчаянно замотал головой:
— Я ничего не понял и даже не слышал. Я отвечаю за вашу левую…
— Ну и отвечай.
— А если Свирид узнает?
— Ни слова Свириду!
— А если на врагов нарвемся?
— Это — повеление!
Добрыня примолк.
— И Ратибору — без подробностей.
Добрыня молча кивнул и пошел тайно раздобывать коней. Он по-прежнему упрямо считал, что Ратибор непременно где-то и как-то нашумит, а потому решил отправиться на поиски в одиночку.
Кони разведчиков Свирида были Добрыне недоступны, как и сами разведчики, связываться с которыми было небезопасно.
Оставались битюги, что помогали на волоках, а теперь остались безработными, поскольку шхуна Мирослава нуждалась в ремонте.
Добрыня долго искал их. И в конце концов нашел. Они вольно паслись на сочных прибрежных лугах в низине.
Седел на лошадях не было, поскольку они им и не полагались, но уздечки были, и Добрыня поймал четырех коней и доставил их Мономаху.
— Ваше повеление исполнено, великий князь.
— Они же не оседланы!
— Доедем, — рассмеялась Гита. — А заодно проверим, каков из вас всадник, мой рыцарь.
— Тогда — по коням!
Гита, Мономах, Добрыня и прибежавший впопыхах Ратибор уселись на коней.
— Ваше величество, а как же я? — крикнула в растерянности личная горничная королевы.
Мономах оглянулся:
— Что, коня не хватает?
— Не беспокойтесь, мой рыцарь, — Гита улыбнулась. — Будьте любезны, граф, захватите и мою горничную.
Ратибор посопел, подумал. Потом решительно подхватил горничную королевы и усадил ее впереди себя.
— Я упаду!.. Упаду!.. — закричала горничная.
— Держись за шею графа!.. — весело крикнула ей королева.
Поняв, что спасать ее никто не собирается, девушка чудом извернулась и крепко обхватила Ратибора за шею.
— Голову пригни! Голову!..
Горничная пригнула голову, и тут же, как в свое спасение, впилась губами в шею Ратибора.
Так они и прибыли в Смоленск. Впереди — Смоленский князь Мономах вместе с королевой Гитой, следом за ними — Добрыня, а позади — Ратибор, к которому прилипла перепуганная горничная, продолжавшая осыпать Ратибора поцелуями, к бурному веселью высыпавших на улицу смолян.
2
У дворца Воислава спешились и направились в Главную палату. Ратибор все никак не мог отделаться от прилипчивой горничной, боясь причинить ей боль, поскольку получил повеление самой королевы, а потому и протащил девушку на руках через весь дворец и так, на руках с нею, и ввалился к ведуну.
— На руках девушку втащил? — недовольно сказал Добрыня. — Вот теперь и женись на ней, что же еще остается.
— А ведь и правильно, — усмехнулся Мономах. — Опозорил девицу.
— Отлепите ее от меня, — начал было Ратибор. — Она на коне еще…
— Женись, — сказал Мономах. — И свадьбу здесь справим.
— Я…
— Вот если девица откажется…
Гита что-то шепнула Мономаху на ухо, и Смоленский князь весело рассмеялся.
— Она не откажется стать графиней! Так что не надейся.
— Да на что она мне…
— Это повеление!
Ратибор уныло вздохнул.
Князь кривичей рассмеялся:
— Оженю по славянскому обряду!
Их оженили и впрямь по древнему обряду кривичей. Велели взяться за руки, трижды обвели вокруг огромного тысячелетнего дуба в сопровождении «родителей» (роль родителей взяли на себя королева Гита и Владимир Мономах) и объявили мужем и женой. Тем дело и кончилось.
Конечно же, то была шутка, и все это так и восприняли. Как повод для веселого пира. Не больше. Все — кроме Ратибора, старательно исполнявшего повеление Мономаха, и девицы горничной, которой очень уж хотелось стать графиней.
Пока готовились к пиру, королеву Англии Гиту и принца Великого Киевского княжения Владимира Мономаха принял вождь кривичей Воислав.
— Позволь представить тебе, вождь кривичей, королеву Англии Гиту.
Воислав опустился перед Гитой на одно колено и с почтением поднес к губам край ее платья. А королева легко коснулась кончиком меча его левого плеча. И произнесла торжественно:
— Встаньте, рыцарь.
Новопосвященный рыцарь встал, коснулся губами королевской руки и сделал два шага назад, согласно принятому этикету.
После этого началась беседа.
Воислав поведал о последних рассказах беженцев из Англии и европейских стран, о слухах и о том, что он думает об этих слухах.
— Насколько могу судить, герцог Вильгельм понял, что вы, ваше величество, исчезли из его земель. Он отозвал своих людей из стран европейских, но это пока не означает, что любители наград окончательно успокоились. Увы, опасность внезапного удара ножом или меткой стрелы еще существует, но теперь у вас есть надежный защитник в лице великого воина Владимира Мономаха. Нет, мое предсказание остается в силе, но я все же подожду, пока вас не обвенчают в стольном граде Киеве.
Гита слегка покраснела и потупила взор. Владимир взял ее за руку.
— Знаменательное предсказание уже сбылось, великий ведун.
— А ваш защитник уже спешит сюда. Надеюсь, что он поспеет к концу нашего торжественного пира.
