Джонатан Гримвуд - Последний пир
Ее сердце разрывалось между страхом, что Шарлот уже умер — убит либо истек кровью, — и уверенностью в его неиссякаемой жизненной силе, которая позволит им с Жеромом благополучно добраться до дома. А едва они доберутся, сразу же отправят за нами поисковую группу. Если же они еще не добрались — не потому что умерли, а потому, что скрываются от крестьян, — Эмиль-то уж непременно достигнет цели. Я чувствовал, что в последнее ей верится куда меньше, но она снова и снова твердила одно и то же.
— Смотри! — крикнула она.
Впереди показался поворот: река огибала невысокий холм, а берега уже потихоньку становились галечными. Что ж, это место было ничем не хуже и даже намного лучше тех, что мы видели прежде. Я опустил ноги, дна не почувствовал и ушел под воду. Зарывшись пятками в гальку на дне, я сумел ненадолго приостановить лодку и толкнуть ее в сторону берега. Здесь под ногами уже было дно, однако течение пронесло нас еще на сто ярдов вперед.
— Поток слишком бурный, — сказал я, после того как мы несколько минут пытались идти против течения.
— Придется отпустить лодку…
Виржини была права. Увидев на берегу лодку, углежоги поймут, где мы пристали. Если, конечно, они до сих пор нас преследуют.
— Готова?
Мы выплыли из-под лодки, и течение понесло ее дальше, а мы побрели к берегу. Галька шумно гремела под ногами, и я осмотрелся по сторонам. Из леса за нами могли наблюдать. Однако никаких криков или выстрелов не последовало, мы благополучно выбрались на берег и спрятались в кустах.
— Что теперь? — спросила Виржини.
Я обхватил ладонями ее лицо — пальцы так заледенели, что едва ощущали прикосновение к нежным щекам, — и поцеловал в уголок рта. Один раз, осторожно.
— Я скучал. Все лето и два года до этого. Очень скучал.
Огромные глаза удивленно смотрели на меня, темные, как граненый агат, и вдвое ярче. Виржини кивнула и огляделась, решив приберечь этот разговор на потом.
— Надо найти укрытие, — тихо произнесла она.
Виржини была права. Но какое укрытие спасет нас от разъяренных крестьян? Каменный дом, если удастся такой найти? Церковь? Но мы уже видели, как церковь горит синим пламенем. Пещера в горах — если поблизости вообще есть горы?
— Здесь и укроемся, — сказал я. — Под деревьями.
— А ночью?
День еще только начинался, но ночь, конечно, рано или поздно наступит.
— Можем спать на деревьях.
— На разных деревьях?
— Как пожелаешь. Вместе безопасней.
Снова кивок — будто Виржини приберегала мои слова на потом. Может, так и было, потому что она вновь огляделась по сторонам и наконец кивнула.
— Останемся тут. И будем спать как звери, на деревьях.
Расстегнув пояс, я снял с себя охотничий кинжал, который мне вручили утром, а затем и куртку, набравшую столько воды, что я бы избавился от нее еще в реке, если б смог. В самом конце я снял сорочку. Сапоги уже давно лежали на речном дне, — они наполнились водой и мешали мне плыть, — а панталоны я снимать не стал, только расстегнул пуговицы на коленях и стянул чулки. Встав посреди поляны в одних панталонах, я заметил, что все это время Виржини потрясенно глазела на меня.
— Я замерз…
Повесив сорочку сушиться на ветку, я начал искать сук потолще, чтобы повесить на него мокрую охотничью куртку — тяжелую даже в сухом виде. Найдя такой сук, я забросил на него куртку и рядом приладил чулки.
— Где ты этому научился? — спросила Виржини.
— В академии.
— Зачем вас учат таким вещам?
— Чтобы мы не терялись в любых ситуациях.
Под местоимением «мы» я имел в виду себя, Жерома, Эмиля и ее брата…
Но тут она сказала: «Отвернись», — и принялась раздеваться. Несколько мгновений спустя раздался ее удрученный голос:
— Помоги, пожалуйста… — Виржини все еще была в промокшем насквозь платье и дрожала как осиновый лист, несмотря на яркое солнце. — Пальцы занемели…
Пальцы у нее были как у мертвой: синие, сморщенные, с белыми ногтями. Виржини едва стояла на ногах, пока я осматривал ее руки.
— Давай я.
Мои собственные пальцы тоже дрожали от холода и волнения, когда я принялся за ее платье. Моя одежда застегивалась на крупные пуговицы, а ее — на несколько дюжин крошечных пуговок, по две штуки рядом, а петли от воды словно уменьшились… У меня ушло несколько минут на то, чтобы расстегнуть лиф платья, после чего Виржини рывком стянула его с себя — лишь бы я не расстегивал дальше. Нижняя сорочка тоже была мокрой и липла к бедрам, но под ней ничего не было, и Виржини не стала ее снимать. Я повесил платье на солнце и сказал, что пойду искать нам обед.
Вернулся я с тремя маленькими рыбешками, горстью грибов и — нежданная роскошь — летним трюфелем с бледной мякотью и изысканным ароматом. С помощью кинжала я выпотрошил форель и, аккуратно разрезав вдоль хрупкой спинки, сделал из нее филе. Сняв кожу, я отломил кусочек филе и протянул его Виржини. Она помотала головой, тогда я съел первый кусок сам и предложил ей второй. И она проглотила его, даже не распробовав.
— Медленно, — сказал я. — Ешь медленно.
— Не могу, — произнесла Виржини, зеленея. — Я вообще не могу это есть!
Рядом с поляной мы нашли древнее буковое дерево, кривое, сучковатое и расколотое молнией. В образовавшейся трещине древесина была настолько трухлявая, что крошилась под пальцами. У меня с собой, разумеется, были кремень и огниво — просто потому, что ни один уважающий себя юноша в то время не выезжал из дома без огня. Положив трухлявые щепки на плоский камень, я принялся высекать искры. Трут мгновенно загорелся, я раздул огонь и подкинул в него еще немного щепок.
— Этому вас тоже научили в академии? — с улыбкой спросила Виржини.
Я положил в огонь самые сухие сучки, какие мне удалось найти — чтобы не дымить, — и вручил ей палку с насаженной форелью, а сам пошел на реку ловить рыбу. Когда я вернулся с уловом, Виржини уже съела первую рыбину и жадно смотрела на вторую.
— Ешь, — сказал я. — Еще поймаю.
Она откусила кусочек и радостно улыбнулась; ее глаза сияли.
— Нет, — предупредил я ее вопрос. — Ловить рыбу я научился сам.
Я поймал бы для нее кролика, дикую кошку или водяную крысу, но я знал, что больше всего она любит форель. Мне хотелось бы написать, что после обеда мы разделись донага, и я взял ее на глазах у летнего солнца и зеленых деревьев, или что мы долго целовались, познавая доселе неведомое, или что мы хотя бы просто лежали голышом в объятьях друг друга. Увы, я поцеловал Виржини лишь однажды, когда мы выбрались на берег, и то был невиннейший из возможных поцелуев — который, впрочем, пробил меня насквозь подобно молнии, что расколола буковое дерево на нашей поляне. И хотя ночью мы в самом деле обнимались, к тому времени мы уже были полностью одеты и прижимались друг другу, чтобы согреться. Пока Виржини спала, я держал ее, чтобы она не упала с дерева.
Как знать, что случилось бы с нами, проведи мы в лесу еще один день — и еще одну ночь на дереве. Наутро, не успел я даже позаботиться о завтраке, как мимо проплыло большое судно, до отказа набитое солдатами. На носу стоял сам герцог и кричал, чтобы мы вышли на берег, если слышим его призывы. Эмиль добрался до замка и поднял тревогу. Шарлот и Жером пристали к берегу дальше по течению, едва завидев впереди солдат. Пуля раздробила Шарлоту плечевую кость, а Жером был ранен в голову камнем, но оба выжили и должны были скоро поправиться. Поскольку спас нас Эмиль, я не понимал, почему герцог произносит его имя с таким презрением. Вскоре я выяснил причину.
По дороге в замок мы проезжали мимо виселиц, горящих домов и телег, полных крестьян с пустыми лицами: они вновь были безмолвны и равнодушны, как скотина, с которой они делили землю. Огонь в их глазах потух: его потушили солдаты и веревки. На полях лежали дохлые коровы. Урожай вытоптали. На городской площади пороли полуголую женщину: рубаху ей сорвало кнутом, и голые груди вывалились наружу — на потеху глумливой толпе. В глотку ей затолкали кляп, чтобы крики не беспокоили солдат. А у ее ног сидел маленький ребенок, громко вопивший за обоих.
Виржини ничего этого не видела. Она сидела рядом со мной в отцовской карете, уткнув лицо мне в шею и крепко держа меня за руки. Она не отпускала их ни на секунду, хотя отец то и дело бросал на нее многозначительный взгляд. Едва мы въехали во двор замка, она обняла меня и уткнулась в меня еще сильней, словно говоря: ни за что не отпущу. Но когда мы остановились, Виржини сама от меня отстранилась и первой вышла из кареты, чтобы поцеловать мать.
— Он спас меня уже дважды.
Герцог де Со внимательно на меня посмотрел:
— Нам надо поговорить.
Виржини увели в одну сторону, а меня в другую — герцог предложил побеседовать в саду, который он разбил сразу после женитьбы. Пока мы шли, он рассказывал о планировке сада и растениях — видимо, чтобы чем-то заполнить тишину, пока мы не дойдем до центра: круглого декоративного пруда с золотыми рыбками.
