Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
Тётя Паня зашла за занавеску, где на узком кухонном столе выстроились примус, керосинка и кастрюли со сковородками, ведро с водой для готовки. Под столом вёдра с крышками, тазы, ящики. Рядом со столом рукомойник и полотенце, под ним ведро. Выше на полках тарелки, миски, чашки, ложки и прочая кухонная утварь.
Лёля осмотрелась. В комнате, громко именуемой «квартирой», помещались кровать тёти Пани, обеденный небольшой стол у окна, покрытый жёлтой клеёнкой, под ним две табуретки и за ширмой узкий топчан, на котором, как Лёля поняла, спал Коленька. Одежда обитателей жилища была развешана на гвоздях, вбитых в стену. Аккуратно, на вешалках, и прикрыта лоскутами материи. Внимание Лёли привлекла стена над топчаном Коленьки. Она была заклеена фотографиями популярных артистов, советских и зарубежных. Целиковская, Орлова, Ладынина, Жеймо, Самойлов, Ливанов, Жаров, Утёсов, Гурзо, Черкасов, Кадочников, Бабочкин… Из иностранных Радж Капур, Чарли Чаплин, Симона Синьоре и Ив Монтан, Джина Лоллобриджида… (Позже, весной того же шестьдесят первого, в самом центре «экспозиции» появится портрет Гагарина.)
На полках в головах учебники по математике и механике, книги – литературная классика, несколько сборников поэзии, толстые тетради, в железном стакане – ручки, карандаши. На стене репродуктор. Гитара, висящая на надёжном гвозде. В ногах – самодельный шкафчик для обуви, выше полки с бельём и одеждой, тут же несколько галстуков; на гвоздях на плечиках выходной костюм, пальто, глаженые рубашки под куском ситцевой ткани. Мир серьёзного молодого парня, стремящегося пробиться в слой образованных людей. Лёля пожалела, что не застала Коленьку дома. Книги лежали и на широком подоконнике рядом с настольной лампой и чернильницей. Там же перекидной календарь. Между рамами большого окна Лёля заметила завёрнутые в газеты продукты и бидон. Холодильника в комнате не было. Тесно, но чисто и уютно, насколько это было возможно в таких условиях. Ситцевые в цветочек занавески и розовый абажур над столом довершали картину благородной, чистоплотной бедности. И ещё – Лёля сначала её не заметила – в головах кровати тёти Пани в самом углу, высоко, висела небольшая икона Казанской Божией Матери, украшенная бумажными цветами. Тайный мир Паньки, бывшей комсомолки, ударницы, строителя первой линии московского метро.
Пока Лёля осматривалась, на примусе вскипел чайник. Тётя Паня вернулась с чашками и нарезанным белым хлебом. Принесла большой и маленький чайник с заваркой.
– Вот так мы живём и не жалуемся. В тесноте, да не в обиде. Я, как пришла в Москву, устроилась на работу в Метрострой, жила сперва в женском общежитии, в большой комнате на тридцать коек. Как Феденьку встретила и поженилися, нам дали вот эту комнату в семейном бараке. Тут и коляска помещалась, и детская кроватка. Наша кровать широкая, мы с Феденькой спали после смены как убитые. Любили друг друга сильно, ой как сильно.
Тётя Паня сглотнула слёзы и спокойно продолжала:
– Война, она никого не обошла. Зато есть у меня Коленька и Зинуля. Её люблю не меньше Коленьки. Зинуля мой грех. За него несу наказание, да, Лёль, не спорь.
– У Коленьки ширма красивая, старинная, – сменила тему Лёля.
– Веришь ли, на помойке нашёл. Отчистил, покрасил под красное дерево, материю шёлковую, новую, ему генеральша отдала, ей на халат не хватило. Вишь, там нарисован пруд с камышами и лебеди. Люди даже с соседних дворов приходили смотреть, – охотно, с гордостью объяснила тётя Паня. – И коврик тоже генеральша отдала, не новый, но греет, у нас от пола холодом несёт.
Чай был выпит, и Лёля собралась уходить. Она понимала, что тёте Пане хочется ещё поспать.
– Зря ты тратилася, конфеты покупала. Другой раз приходи без гостинцев.
Тётя Паня проводила Лёлю до выхода из барака, они расцеловались.
* * *
У Дины Михайловны был ученик. Но подходило время будить и кормить старушку, а Дора Михайловна и Боб всё ещё не вернулись. Оставалось надеяться на Дину. Снова всё получилось быстро и просто. В комнате Дины ученик повторял за клавишами гамму до мажор. И затем: «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга!..»
Около девяти свекровь вернулась, за ней шёл сын с покупками.
Она стукнула Лёле в дверь:
– Мамочка легла?
Лёля ответила, что легла.
– Замечательно! Прекрасно! – весело отозвалась свекровь. – Мы везде успели, кроме парикмахера. Пришлось записаться на следующее воскресенье.
Но в ту же минуту её прекрасное настроение улетучилось – в комнате Дины под аккомпанемент пианино молодой тенор запел: «Средь шумного бала, случайно…»
Дора Михайловна прошла на кухню и сделала всё, чтобы разрушить музыкальную идиллию в комнате у сестры. Раскладывая продукты по полкам, она громко хлопала дверцей холодильника, сопровождая эту процедуру указаниями для сына, а потом нарочито громко крикнула:
– Ты вымыл руки? Забыл? Сколько раз можно напоминать? Почаще заглядывай в листок при входе! Это и к твоей жене относится!
Затем она прошла в столовую, там что-то спросила у спящей старушки, ответа не получила, вернулась в кухню. Громко лилась вода. Она гремела посудой, варила себе пельмени, металась из кухни в столовую, что-то раздражённо ворчала себе под нос. Боб, улучив момент, смылся в гараж. Хлопнула входная дверь. А в комнате Дины молодой тенор допел романс, и настала тишина. Дора Михайловна вывалила пельмени в тарелку, зазвенела ложкой, что-то достала из холодильника и отнесла свой ужин в столовую. Потом, захватив туда же чайник и купленное сладкое, удалились и плотно, шумно захлопнула за собой дверь. Она любила ужинать в столовой у телевизора в полном одиночестве. Таков был местный ритуал. Странный, с точки зрения Лёли, вовсе не похожий на семейный.
Ближе к полуночи муж вернулся, они с Лёлей сели пить чай в кухне. Боб был зол.
– Японский бог! Как это надоело! Может, поживём у тебя на даче? Я понимаю деда, который всю дорогу куда-нибудь смывался. Дважды в год – в Кисловодск, в санаторий на воды, осенью и весной – в дом отдыха в Ялту. А в промежутках якобы в командировки, каждый раз недели на две. А на самом деле жил это время у старинной любовницы, из бывших, вдовушки, дамы состоятельной, с положением, нестарой, мудрой, спокойной женщины. Отдыхал у неё душой и телом, хе-хе. Чтоб не видеть и не слышать этих вздорных бабёнок. Ёкарный бабай, как же мне этот курятник осточертел… – И прибавил несколько крепких выражений.
Укладываясь спать, он сонным голосом пробормотал:
– Никакой романтики, сплошная физиология. Перистальтика, мамашино любимое слово. Какого хрена я тебя сюда притащил?
Лёля пообещала поговорить с родителями. Она была
