Елизавета I - Маргарет Джордж
– Вот. – Он сунул яблоко обратно Роберту в руку.
– Вы правы, – сказал Роберт, крутя яблоко в пальцах, как будто не понимал, что с ним делать. – Все равно я всегда терпеть не мог турниры. Сплошные расходы. Да еще тратить время, придумывая образ. Ну их к черту. Все, чего я хочу, – это продления откупа на налог на сладкие вина. Теперь, оскорбив меня, она может развернуться и отдать его мне. Возможно, именно затем она продемонстрировала свою немилость так публично.
– Вы мечтатель, Роберт. И всегда им были. Она демонстрирует немилость, потому что она злая женщина и получает от этого удовольствие.
– Она далеко не так проста, – вмешалась я. – Нам сейчас лучше молчать.
– У меня нет выбора. Я не могу больше ей писать.
– Ну еще бы! – воскликнул Кристофер.
Тут появился управляющий Роберта, Гелли Мейрик. Он, по обыкновению, хмурился. Он был до чрезвычайности предан Роберту, но отличался вспыльчивостью.
– Что вы торчите дома, как старый дед? – спросил он.
По пятам за ним следовал Генри Кафф, ученый секретарь, ведавший иностранной корреспонденцией. Опустившись на одно колено, он протянул Роберту письмо, и тот дрожащими руками взял его.
– Ну? – в один голос спросили Кристофер и Гелли.
– Я вскрою его без посторонних глаз, – сказал Роберт, прижимая письмо к груди.
– Вы что, нам не доверяете? – спросили они.
– Я имею право прочитать личное письмо без свидетелей! – отрезал Роберт, поднимаясь и поплотнее запахивая халат.
С этими словами он удалился к себе в спальню.
Я с надеждой обернулась к Каффу. Если из дворца и не пришло приглашения, то хотя бы наши заграничные союзники помнят о нашем существовании.
– Может, вы скажете… – заикнулась было я.
– Прошу прощения, – отвечал тот. – Я не имею права ничего говорить вам о письме.
– Оно скреплено королевской печатью, – сказал Гелли. – Мы же не дураки. Оно не из Франции, не из Швеции и не из России. Откуда еще тогда ему быть, если не из Шотландии?
– Давно пора, – буркнул Кристофер. – Наигравшись в независимость, Роберт позволит нам прочитать его. Возможно… возможно…
– Не вздумайте даже произносить это вслух, – предостерегла я.
Все эти заигрывания с Яковом VI казались мне бессмысленными. Совершенно очевидно было, что Яков не станет делать ничего такого, что могло бы поставить под удар его отношения с Елизаветой, а если и станет, то уж точно не ради опального придворного. Да, Яков начинал терять терпение, но Роберт ничем не мог ему помочь.
Я вышла из комнаты. В последнее время я все больше и больше предпочитала общество Фрэнсис и внуков компании этих вздорных, раздраженных мужчин. Череда напастей превратила ее в существо, готовое вспыхнуть по любому поводу. Она дала согласие на брак своей дочери с Роджером Мэннерсом, графом Ратлендом, но лишь потому, что строптивая девчонка вообразила, будто влюблена в него.
– Очень сложно спорить с пятнадцатилетней девицей, – согласилась я с ней.
«Да и дальше проще не становится», – подумала я про себя, но говорить ей этого не стала.
Пенелопа с Дороти едва ли с возрастом стали покладистее и уступчивей.
– Возможно, вместо нее у меня будет еще одна дочь, – сказала Фрэнсис, когда мы закончили сокрушаться относительно своенравных дочерей.
Так она объявляла, что они с Робертом снова ждут ребенка. Значит, с тех пор, как его выпустили на свободу, они с ним смогли утешить друг друга старым испытанным способом. Я была рада это слышать.
– Все равно кто, лишь бы здоровенький был, – отбарабанила я избитую фразу.
– О да, в этот раз я прекрасно себя чувствую, – сказала она. – Да простит меня Бог, я знаю, что это эгоистично с моей стороны, но до чего же я счастлива, что Роберт сидит дома, а не болтается неизвестно где.
Робу-младшему, его тезке, было уже девять, но он предпочитал домашние занятия играм на улице. Возможно, он станет ученым или священником. Я не расстроюсь, если увижу конец военным амбициям мужчин семейства Деверё. Роб с его копной золотистых кудрей был мечтательным ребенком, любившим сочинять истории. Ему сейчас столько же, сколько было моему Роберту, когда его отец погиб и он унаследовал графский титул. Быть может, жизнь дарует ему привилегию заниматься вещами, более соответствующими его натуре, вместо того чтобы вынужденно прокладывать себе дорогу в этом мире прежде срока.
Когда Роберта освободили, Фрэнсис убрала свои черные платья, но все равно одевалась очень скромно. Поскольку нас никуда не приглашали, нехватка средств на покупку модных нарядов в глаза не бросалась. Мы проводили вечера в тихих разговорах, потягивая подогретое вино и угощаясь крошечными пирожными. И обе старательно делали вид, что не променяли бы эту жизнь ни на что другое.
Всегда кажется, что дни, которые становятся в нашей судьбе переломными, должны быть отмечены какими-то природными катаклизмами: бурями и молниями, тьмой в полдень или чем-то подобным. На самом же деле они ровным счетом не отличаются от всех прочих, отчасти потому мы чувствуем себя осмеянными – будто мир заявляет, что мы ничего не значим. День, когда мы узнали, что королева приняла решение относительно винного откупа, был самым обыкновенным ноябрьским днем – холодным, но не слишком; мокрым, но умеренно. Она не стала даже оповещать нас о своем вердикте, а дала новости добраться до Эссекс-хауса благодаря слухам.
– Жаль, что так вышло с винным откупом, – сказал кухарке зеленщик, поставлявший к нашему столу капусту и лук.
Она спросила, что он имеет в виду, и он ответил:
– Что королева оставила его себе. На рынке болтают.
Потом его слова подтвердил кузнец – тот услышал об этом на улице. Когда уже смеркалось, из дворца прислали бюллетень от секретаря Джона Герберта. Он уведомлял нас о различных решениях, каковые были приняты на неделе, правилах распределения зерна, изменения даты, в которую производилась маркировка лебедей, повышении штрафов за свалку мусора в черте города, и да, действительно, ее величество передавала доходы от откупа на сладкие вина в казну, поскольку желала избавить ее возлюбленных верноподданных от дальнейшего обложения налогами. Я все смотрела на бумагу, снова и снова перечитывая слова, видя их, но отказываясь осознавать значение. Этого не может быть. Однако же это была правда. Слова оставались на бумаге, даже не думая таять или изменяться, сколько бы раз я их ни перечитывала.
Мы уничтожены. Уничтожены. Нам не на что жить. Мы задолжали такие суммы, каких нам никогда в жизни не выплатить. Теперь нас посадят в долговую тюрьму Маршалси, и там мы будем гнить до конца своих дней. Я ввалилась в свою комнату и
