Елизавета I - Маргарет Джордж
– Я преклоняюсь перед вашей мудростью, ваше величество, – сказал он.
– Не насмехайтесь надо мной, Фрэнсис.
– Даже и не думал. Возможно, вы видите то, чего не могу разглядеть я. Я вижу лишь сломленного человека, преследуемого рассерженными кредиторами. Вы видите опасность. Вы не можете позволить себе ошибаться; я – могу.
– Вы понимаете мое положение.
– А вы должны понять его. Он не злодей, но скорее Икар – кто безрассудно подлетел слишком близко к солнцу, которое растопило его восковые крылья, и он рухнул наземь.
– Его жизнь располагает к столь поэтическим интерпретациям. Возможно, этим он и запомнится в веках.
Чтобы заполнить опустевшее место Марджори, при дворе появилась младшая сестра Кэтрин, Филадельфия. Она служила мне в прошлом, и я с радостью приняла ее обратно. Она провела полжизни на шотландской границе, где ее отец, а затем и муж были попечителями Западной марки, и совершенно не походила на Кэтрин. Они были бароны Скруп из Болтона, и в их замке провела первые полгода своего заточения Мария Шотландская. За долгие годы жизни на севере Филадельфия переняла тамошние ухватки и грубоватую манеру говорить, но после жеманных речей моих придворных они для меня были как глоток свежего воздуха.
Она принялась донимать меня просьбами вернуть Эссекса ко двору или хотя бы снова отдать ему откуп на налог на сладкие вина, чтобы он мог расплатиться с долгами.
– Какая у него прелестная заступница, – сказала я. – Повезло ему в этом смысле. Но вы не знаете его так, как знаю я. Он еще не сломлен. Чтобы укротить непокорную лошадь, нужно лишить ее корма.
– Но если он будет на турнире по случаю дня вашего восхождения на престол, вы посмотрите на него снисходительно? – допытывалась она.
Ходили слухи, что он намеревался эффектно появиться на турнире, поскольку, строго говоря, турнирное поле находилось не при дворе. Икар собирался снова взмыть ввысь, ну или попытаться сделать это.
– Я, определенно, на него посмотрю. А уж снисходительно или нет, не знаю.
До чего же это было в его духе – заявиться на турнир, словно ровным счетом ничего не изменилось.
Сорок вторая годовщина моего восхождения на престол, 17 ноября, была все ближе. Осень в этом году выдалась сухая и теплая, и хорошая погода, ко всеобщей радости, стояла до сих пор. Я получила множество писем и подарков. Французский король прислал хвалебное письмо и двух лошадей. Генеральные штаты Нидерландов – резной шкафчик темного дерева, инкрустированный слоновой костью. Мы только что одержали совместную победу над испанцами при Ньивпорте, и в этой бесконечной войне наконец-то забрезжил конец. Все-таки год тысяча шестисотый оказался хорошим годом.
Ко двору на празднества съехалась уйма гостей. По такому случаю я решила заказать новое платье. Что-то такое, что намекало бы на войну. Я хотела, чтобы лиф имитировал кирасы древних римских воинов за счет узора, вышитого бусинами и жемчугом. Темой турнира была – победа.
За несколько дней до начала я получила очередное письмо от Эссекса. Он поздравлял меня с годовщиной и снова умолял о прощении. «Я порой думаю о том, чтобы явиться на турнирное поле, а потом вспоминаю, что окажусь в присутствии той особы, чей голос повелел мне убираться прочь, а рука изгнала», – намекал он, подталкивая меня послать в ответ приглашение. Я не стала ничего посылать.
Это было его последнее письмо ко мне.
76. Летиция
Ноябрь 1600 года
Я двинулась меж веревок с бельем, сохнувшим на свежем ноябрьском ветру. Со времени нашего возвращения в Эссекс-хаус мне пришлось взять на себя множество обязанностей из тех, что прежде исполняли слуги. Теперь мы попросту не могли позволить себе держать такое их количество. Против этой обязанности я не возражала. Мне нравилась хрусткая чистота белья и сорочек; она напоминала мне о временах моей жизни в Голландии, когда я отвечала за стирку для всей нашей семьи. В Голландии, казалось, все только и делали, что без конца стирали; развевающееся на тысячах веревок свежевыстиранное белье напоминало паруса кораблей, постоянно входивших и выходивших из гавани. Стягивая высохшее белье с веревок, я вдыхала его терпкий и свежий запах и чувствовала себя чистой.
Я старалась не думать ни о каких других вещах, просто снимала белье и складывала его в большую корзину. Механическая работа успокаивает. Поэтому я старалась с утра до ночи чем-нибудь себя занимать, лишь бы не думать о нашем бедственном положении. Но не думать, разумеется, было невозможно.
Я примостила корзину на плечо и зашагала обратно к дому. Веревки были натянуты за ним, со стороны реки, и сюда не долетал городской шум, лишь плеск Темзы, несшей мимо свои воды. Очутившись в доме, я поспешила отнести корзину в прачечную. Слава богу, гладить мне не приходилось. Я попросту не умела этого делать. Жесткие воротники мы отсылали гладильщицам, которые крахмалили и утюжили их, но остальные вещи надо было гладить самим.
Проходя на обратном пути через главную комнату, я увидела Роберта. Он сидел в кресле, походившем на трон, вцепившись в подлокотники, и вид у него был мрачнее тучи. Рядом с ним притулился на табуретке Кристофер, он что-то тихо говорил ему на ухо.
– Чудесный денек сегодня, – произнесла я делано бодрым тоном.
Они вскинули на меня глаза, явно раздраженные тем, что их прервали.
– Да, замечательный, – буркнул Роберт, по-прежнему худой; силы его были подорваны.
Из рукава его торчала тощая рука с ножом, нервно чистившая яблоко.
– Сегодня шестнадцатое ноября, – сказал Кристофер. – Подождем.
– Ох, Роберт. – Сердце, которое я считала уже заледеневшим, защемило от боли за него. – Уже слишком поздно туда ехать, даже если бы ты получил от нее приглашение. У тебя нет ни костюма, ни кареты, ни щита.
– Если бы я получил от нее приглашение, я что-нибудь соорудил бы за ночь. Если бы я только получил приглашение…
– Ты должен закрыть это окно и перестать в него смотреть.
– Он приполз к ней, униженный, и был растоптан. Я совершенно с вами согласен, если он считает себя мужчиной, то должен остановиться.
Кристофер с отвращением взглянул на Роберта, который выронил нож. Он подхватил его
