Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Марта кивнула.
— Ну вот, — Тео вздохнула, — и бабушка твоя, миссис Марта, — ее тоже в плен взяли, тогда нас в Стамбул привезли, к султану. Но, то война, милая моя, в том стыда нет, или как я с ним, — Тео махнула рукой на восток, — жила, чтобы вас спасти. А так, — Тео помотала головой, — не надо. Надо любить, доченька.
— Я и хотела папу спасти, и вас всех, — Марта перебирала длинные, смуглые пальцы матери.
«Я думала, что меня все равно никто не полюбит, что мне нельзя, как папе. И вот сеньор Хосе тоже…, - девушка прикусила губу.
— Ну, — Тео ласково поцеловала мягкие, темные волосы, — все у тебя еще будет. А что тебе нельзя, — она вздохнула, — так папа твой полюбил, а что мама твоя умерла — так бывает, в том его вины нет. Так что, и ты еще полюбишь, и все будет хорошо».
Она услышала шаги, и насторожилась. Муж заглянул в комнату и сказал, улыбаясь: «Да не вскакивайте. Собирайтесь потихоньку, в полночь телеги подъедут, в гавань вас повезут. Я сейчас отца Франсуа предупрежу».
— А ты? — хотела, было спросить Тео, но Волк уже закрыл перегородку и ушел.
— Так нельзя, — отец Франсуа посмотрел на мужчину и еще раз повторил: «Так нельзя, Масато-сан. Вы отец, у вас дети, маленькому год всего. Нет, нет, — он помотал головой.
— Святой отец, — терпеливо сказал Волк, — если вас казнят, то мне точно ничего не останется, кроме как покончить с собой. Бесчестно ценой жизни другого человека покупать свою жизнь.
Я еще раньше…, - он не закончил и вдруг усмехнулся.
— Я же вам рассказывал, я вором был, да и крови людской на моих руках достаточно. А Господь, видите, мне жену вернул, любимую мою, детей дал — и каких детей, — и что же я теперь, опять невинного человека на смерть обреку?
— Не бывать такому, — он посмотрел в голубые глаза священника и попросил: «Вы только благословите меня. И присмотрите, чтобы там все в порядке было. Ну да там адмирал, на него можно положиться. И сами уезжайте, пожалуйста, видите, Токугава за христиан взялся.
— Ну, уж нет, — отец Франсуа встал. «Тут паства моя, тут люди, которые слово Бога хотят услышать, никуда я не уеду. Сами же помните — когда апостол Петр хотел бежать из Рима, боясь преследований Нерона, он увидел Иисуса на дороге, и спросил его «Куда идешь, Господи?». А Иисус ему ответил: «В Рим, чтобы быть распятым во второй раз». Так что никуда я не убегу, Масато-сан.
Волк обвел глазами чистую, прохладную комнату, и вдруг, присев, погладил рукой татами.
«Жалко, конечно, — вдруг сказал он, — страна-то хорошая, и люди — тоже. Ну, придет еще время, и тут все спокойно станет, святой отец, поверьте мне. А распинать они не будут, тут для нас другая казнь есть».
Он поднял голубые глаза и тихо попросил: «Так вы благословите меня, ладно? Мне так легче будет. И пойдемте, там Тео-сан, собралась уже, наверное».
Мияко-сан отложила перо и, подавшись вперед, поклонившись, шепнула: «Сэнсей!»
— Я ненадолго, — тихо сказал Джованни, садясь рядом с ней. «Там сейчас в гавань твой брат приедет, не надо, чтобы он меня видел, так, на всякий случай».
Он посмотрел на крохотный закуток, на испуганные, черные глаза женщины, и ласково продолжил: «Ты только ничего не бойся, ладно? Иди сюда, — он положил голову Мияко к себе на плечо и взял мягкую, маленькую руку. Он поцеловал пахнущую вишней, нежную кожу, и спросил: «Ну, как? Все исправила?».
Она кивнула и, замерев рядом с ним, едва дыша, сказала: «Знаете, сэнсей, я ведь думала — ну зачем мне жить дальше? Как муж мой умер, мальчики погибли, и дочка моя…, - она чуть отвернулась, и, помолчав, продолжила: «Я думала, ну кому я нужна такая?».
— Ты мне нужна, — Джованни все не отнимал губ от ее руки. «Я ведь тоже, любовь моя — мало в жизни счастья знал, очень мало. Как Хосе появился, — он улыбнулся, — так легче стало, но все равно — все годы, что мне Господь еще отмерит, я хочу с тобой провести. Ну, если ты согласна, конечно».
Мияко обняла его, и вдруг, погладив по голове, попросила: «Помните, вы мне у водопада читали? Ну, из Писания вашего, очень красивые слова, на вашем языке, — она чуть покраснела.
— Песнь Песней, да, — он посмотрел на нее и сказал: «Ложись. Ты же устала. Вот, так, — Джованни устроил ее голову у себя на коленях. «Закрой глаза, и отдыхай. А я буду читать».
Он читал наизусть, любуясь ее спокойным лицом, — тихо, едва слышно:
«Ecce tu pulchra es amica mea, ecce tu pulchra oculi tui columbarum»
— Ессе tu pulchra, — повторил Джованни, и, поцеловав ее теплые губы, — Мияко только чуть пошевелилась, — осторожно устроив ее на соломе, вышел в прохладную, ветреную ночь.
Рынок уже спал, только в лавке мясника, — тоже эта, — горели фонари.
Он заглянул и увидел Хосе, который, наклонившись над сидящим у стены лавочником, аккуратно перевязывал ему руку.
— Папа! — обернулся тот. «Вот, видишь, — юноша улыбнулся, — хорошо, что я мимо шел, Хидеки-сан кисть себе порезал, глубоко. Я сейчас».
— Да это все из-за охраны, из замка, — пробурчал мясник. «Пришло трое дармоедов, через порог не переступают, — куда им оскверняться, — и давай кричать. Нож соскочил, я и порезался. Велели завтра на рассвете два воза требухи туда везти, уж не знаю, зачем им столько».
Джованни молчал, прислонившись к деревянному косяку, расписанному черными иероглифами — заклинаниями на удачу, в торговле.
— Вот и все, — Хосе распрямился. «Я вам там мазь положил, завтра приходите, поменяю повязку».
— Спасибо, — улыбнулся мясник. «А вы завтра читать нам будете, сэнсей? — озабоченно спросил он, глядя на Джованни. «А то люди соберутся».
— Буду, конечно. Спокойной ночи вам, Хидеки-сан, — ответил священник.
— Пошли, — велел он Хосе, нагибая голову, пробираясь под висящими между лавками гирляндами из цветной бумаги. «Даймё уж и уехал, наверное, сейчас все узнаем, и будем решать, что дальше делать».
Марта вышла во двор замка и пригляделась — беркут кружил в ночном небе. «Папа, — шепнула она, — папа, пожалуйста, спаси его. Как же так, он такой хороший, такой добрый, и маленький Сейджи, ему ведь годик всего, как он без отца останется?». Беркут что-то заклекотал, и Марта, поцеловав свой крестик, попросила: «И ты, Иисус, ну сделай чудо, что тебе стоит, пожалуйста!»
— Пойдем, доченька, — раздался мягкий голос сзади. Мать стояла — высокая, с прямой спиной, держа на руках ребенка. Сейджи проснулся, и, повертев головой, изумленно спросил:
«Почему ночь?».
Скрипели колеса телег, чуть слышно ржали лошади, и Марта, взглянув в лицо матери, увидела, что в зеленых глазах стоят слезы — прозрачные, блестящие в свете факелов. Отец, наклонившись, поцеловав Марту, велел: «Ты там за братьями присматривай. На вот, — он взял у Тео ребенка и передал его Марте.
— Папа! — громко сказал Сейджи. «Папа со мной!».
— Пожалуйста, доченька, садись с ним в телегу. Святой отец уже там, — тихо, спокойно попросил Волк. Сейджи протянул к нему ручки и обиженно велел: «Папа сюда!».
— Марта, — раздельно, стиснув зубы, сказала Тео, — возьми Стефана и садись. Я сейчас.
Он взял ее за руку, и, отведя к стене дома, сказал — еле слышно, по-русски: «Я не мог, Федосеюшка, не мог иначе. Ты прости меня, милая, прости, пожалуйста».
— Волк, — она взглянула в голубые глаза и подумала: «Вот и морщины у него, да. Тридцать шесть в начале лета было. А седины нет, ну, он белокурый, еще долго не будет видно. Да о чем это я? Господи, почти двадцать лет, как мы встретились». «Волк, — повторила она, и, потянувшись, перекрестив его, поцеловала такие знакомые губы.
— Ну вот, — он улыбнулся, и внезапно прижал ее к себе, — сильно, так что она ахнула, — вот и все. Матушке своей кланяйся от меня. Пойдем, — он сам усадил жену в телегу, и, подойдя к переодетому, крестьянином Масамунэ-сан, тихо проговорил: «Спасибо».
Даймё окинул его одним, коротким взглядом и ответил: «Послезавтра на рассвете будь готов».
— Буду, — усмехнулся Волк, а потом огромные, в три человеческих роста, ворота закрылись, и он остался один, посреди пустынного, замкового двора.
Беркут все кружил над головой, и Волк, вскинув глаза, сказал ему: «Ну что, Арлунар? Жалко, что я тебя не знал, конечно. Ничего, до послезавтра я что-нибудь придумаю, за это волноваться не стоит».
Он вернулся в дом, и, пройдя в кладовую, порывшись в плетеных корзинах, нашел на дне одной из них то, что ему было нужно.
— Впору, — хмыкнул он, примерив. «Надо же, пятнадцать лет прошло, а я все такой же. Ну ладно, — Волк размял длинные, красивые пальцы, — пора тряхнуть стариной».
Тео села прямо на холодные, острые камни, и отдав Стефана Марте, тихо попросила: «Ты погуляй с ним, доченька, покачай его, он заснет сейчас, видишь, зевает».
Проводив глазами хрупкую фигурку дочери, она, наконец, разрыдалась — горько, отчаянно, засунув пальцы в рот.
— Так, — сказал Виллем священникам и Хосе, — я сейчас отвезу ее с детьми на «Гордость Лондона» и сразу же вернусь. Придумаем что-нибудь. Нельзя, чтобы он вот так погибал.
