Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Ну, вы же сами читали Сайгё. Хотя китайская поэзия прекрасна, и наши поэты учились именно у них, я тоже предпочитаю скромность.
— Если бы я мог это сделать, я бы просто отрубил вам голову, мне претит, — даймё поморщился, — наслаждение страданиями человека. Тем более, что эта казнь — она ведь придумана для того, чтобы христиане отреклись от своей веры. А вы не отречетесь, — Масамунэ-сан встал, и остановив Джованни движением руки, подошел к выходу в сад.
— Осенью он еще более прекрасен, — сказал даймё. «Мне очень жаль, что мы с вами не сможем сидеть здесь, говорить о стихах, и слышать крики перелетных гусей.
— Не отрекусь, конечно, — Джованни поднял бровь. «Иначе, зачем все это?».
— Интересно, — задумчиво проговорил Масамунэ-сан, — ведь ваш, как там его…
— Папа Римский, — вежливо подсказал Джованни.
— Да, — вздохнул даймё, — он ведь рано или поздно узнает, что я вас казнил. Вряд ли после этого он примет мое посольство.
Джованни рассмеялся, и, подойдя к даймё, тоже посмотрел на сад. «Я очень люблю это время года, — тихо сказал священник.
— В тропиках его нет, в Новом Свете, — ну, там где я жил, — тоже, а ведь золотые, рыжие, алые листья деревьев, — что может быть прекрасней? Высокое, голубое небо, звук колокола в маленьком монастыре, легкий запах дыма и вот этой лесной свежести.
— А за его святейшество вы не волнуйтесь, Масамунэ-сан, — Джованни помолчал, — кто бы ни был к тому времени папой римским, — их ведь не столько за благочестие выбирают, сколько за ум. Моя жизнь по сравнению с возможностью подружиться с вами — ну правда, совсем незначительная вещь, никто не будет за нее цепляться, поверьте».
Даймё наклонился и поднял палый лист, что лежал на каменных, серых ступенях. «Вы правы, — он понюхал и обернулся, — немного дыма и лесная свежесть. Откуда вы знали?»
— Я просто очень долго ждал, когда увижу настоящую осень, — легко ответил Джованни.
— Пойдемте, — велел даймё, — я вас размещу в доме Масато-сан, переночуете, а на рассвете вас проводят к озеру, там все уже будет готово. Хоть и положено вешать вниз головой, но я этого делать не буду, — вы пожилой человек все-таки. Тем более, — он улыбнулся, — там надо оставлять одну руку свободной, ну, чтобы вы смогли дать знак, что отрекаетесь, но вам это вряд ли нужно.
— Не нужно, — согласился Джованни.
Когда они уже шли через двор замка, Джованни, посмотрев на беркута, что сидел на стене, усмехнувшись, сказал: «У меня есть две просьбы, ваша светлость. Во-первых, я бы хотел исповедовать Масато-сан, а то когда он еще до священника доберется…
— Да уж доберется, — ехидно ответил даймё, но кивнул: «Исповедуйте. А вторая?»
— Сын хотел бы меня навестить сегодня вечером, — тихо проговорил Джованни. «Все же мальчику только двадцать один, он еще молод, и очень ко мне привязан».
— Ну, разумеется, — удивился Масамунэ-сан. «Я велю послать за ним в город, никто, ни при каких обстоятельствах не может отказать сыну в последней встрече с отцом».
— Однако сыновья Масато-сан могли бы так его больше и не увидеть, — не удержался Джованни.
Красивое, сухое лицо даймё исказилось гримасой, и он, остановившись, тихо сказал:
— Когда мне было восемнадцать, соседний клан похитил моего отца. Тогда у нас все со всеми враждовали, я помню, люди ели только дома, потому что даже семья твоей жены могла отравить тебя за обедом. Да что там, и сама жена…, - он не закончил и горько усмехнулся.
— Я был на охоте в это время. Когда прискакал гонец, мы немедленно бросились за ним, и застали похитителей в ущелье, на мосту через горную реку. Они выставили вперед моего отца, связанного, и сказали, что, если мы не дадим им уйти, они его убьют.
Масамунэ-сан помолчал. «Отец сказал мне: «Если ты дашь им сбежать, наш род будет опозорен. Стреляйте и убейте их всех. Я предпочитаю умереть от твоей руки, чем от мечей этих мерзавцев». Я видел своего отца перед тем, как выстрелить ему в горло. И даже говорил с ним — так могу ли я отказать в этом другому человеку?»
Дайме раздвинул перегородку и шагнул в дом Масато-сан.
Тео оглянулась вокруг и сказала Уильяму: «Мы бы и на полу поспали, правда, мы вас стесняем».
— Еще чего! — мальчик ловко перестилал простыни на высокой и узкой койке. «Ты, сестрица, тут будешь, с Мартой и маленьким Стефаном, а мы с Дэниелом в свободную каюту переедем. А Масато-сан с папой поживет, ну, вернется когда».
— Если вернется, — Тео, держа на руках Стефана, подошла к раскрытым ставням. «Гордость Лондона» чуть покачивалась на легкой волне, берег виднелся на западе — еле заметной, темной полосой.
— Тут мелкое море, — сказал Уильям, взбивая подушку. «Ну, у берегов. Всего шестьдесят футов глубина, так что мы на якоре стоим. А Масато-сан как зовут, ну, если не по-японски?»
— Майкл, — чуть улыбнулась Тео. «Оками» — значит «волк», ну или «оборотень», у него такая кличка была, когда он еще в Эдо жил.
— Майкл Вулф, — Уильям склонил голову набок и полюбовался койкой. «Очень хорошо.
Ложись, сестричка, ты устала, я потом тебе с камбуза поесть принесу. А мы пойдем, я обещал Дэниелу и Марте, трюмы показать».
Тео вдруг наклонилась и, поцеловав брата в лоб, улыбнулась: «У тебя волосы — совсем как у матушки. Твой брат Теодор, старший…
— Он в Польше, да, — кивнул Уильям. «В Самборе, замок там перестраивает, князю какому-то местному».
— Так вот, он совсем рыжий, — Тео рассмеялась, — как огонь. И тоже, он, когда ребенком был, все его за подростка принимали, как и тебя».
— Это я в батюшку, — нежно сказал Уильям. «Де ла Марки все такие — высокие, с детства уже.
А матушка маленькая — он улыбнулся, — как птичка. Марта тоже такая. Ну, спи спокойно, сестрица».
Тео легла на койку, и, дав Стефану грудь, грустно сказала: «Хоть бы твой батюшка вернулся, милый мой, хоть бы он вернулся к нам».
Масато-сан отложил кисточку, которой он взбивал чай, и, встав, поклонившись даймё, сказал: «Вот уж не думал, что мне перед смертью приведут священника. Спасибо, ваша светлость».
— Ворота тебе откроют, — сухо, глядя в сторону, сказал даймё. «Прощай, Масато, и спасибо тебе за все».
Волк, было, хотел что-то сказать, но перегородка, обтянутая рисовой бумагой, уже закрылась.
— Налейте мне чаю, — устало попросил Джованни, опустившись на татами. «Он вас отпускает, в обмен на меня. Адмирал ждет вас на берегу, поднимайтесь на «Гордость Лондона» и немедленно отплывайте».
Волк взял в руки грубый, черный чайник и упрямо сказал: «Нет».
— Заткнитесь, а? — жестко велел Джованни. «И выслушайте меня, не перебивая — если сможете, конечно».
Волк покраснел и буркнул: «Говорите».
— Так, — сказал мужчина, когда священник закончил. И еще раз повторил: «Так. А если у вас не получится?»
— Значит, не получится, — Джованни протянул ему чашку и приказал: «Еще. У вас он вкуснее, чем у даймё».
— Он торопится, я ему каждый раз говорю…, говорил, — поправился Волк, — посиди, полюбуйся посудой, дай чаю настояться, а он все равно — торопится. Казалось бы, умный человек, а терпения — никакого. Хорошо, — Волк помолчал, — я вам дам кое-что, я для себя это оставил, я ведь думал — уйду ночью, — он усмехнулся.
— Как? — поинтересовался Джованни. «Тут стены в двадцать футов высотой, и ров с водой под ними».
— Ну, плаваю я отлично, — отмахнулся Волк, а стены — есть у меня одна маленькая вещь, особо для них, но вам она не нужна, так что не рискуйте зазря. Впрочем, — он остановился на пороге, — вы и так рискуете.
Вернувшись из кладовой, он бросил ее на колени Джованни: «Примерьте. Ей пятнадцать лет, но она, как новенькая».
— Отлично, — одобрительно сказал Волк, посмотрев на священника.
— Кимоно вам эта передадут, глаза у вас темные — никто ничего не заподозрит. Я два года в такой ходил, да и тут, — он кивнул на горы, — бывало, надевал. Монах и монах, колокольчиком трясите громче, мол, скверна от вас идет, вас не тронут.
— Спасибо, — Джованни допил чай. «Идите уже, там Тео, бедная, все глаза выплакала, наверное, и Марта вместе с ней».
Волк сказал: «Я слышал о таком, ну, что ваш сын будет делать».
— Удавалось это кому-нибудь? — поинтересовался Джованни, рассматривая свиток со стихами Сайгё, что висел в нише.
— Насколько я знаю, — Волк запнулся, — нет.
— Ну, вот и проверим, — Джованни улыбнулся, и, перекрестив мужчину, обняв его, шепнул:
«Храни тебя Господь, мальчик. Вези семью в Лондон, и живите там спокойно».
Проводив его глазами, Джованни сел на татами и, погладив простой медный крестик, усмехнулся: «А я вот чай не умею заваривать так, как они. Ну, ничего, недолго мне его пить осталось».
Высокий мужчина в сером кимоно вышел из ворот замка, и, услышав их скрип, тяжело, глубоко вздохнув, стал спускаться вниз, к гавани.
