Мастер сахарного дела - Майте Уседа
С холма виднелась асьенда.
Глава 14
– Медицинскую часть построили за садами особняка, – рассказывал им на последнем отрезке пути отец Мигель. – У нас два родниковых колодца с насосами и трубами, по которым вода поступает куда нужно. Недалеко от асьенды бежит ручей; к нему каждое воскресенье негры ходят купаться. На входе стоит сторожевая башня. Придется вам свыкнуться с колокольным звоном: девять ударов звучат утром, созывая на молитву Деве Марии, девять ударов – в обед, и девять – вечером, возвещая о вечерне и тишине. Наше новейшее сооружение – газовый котел на двести ламп, освещающих строения в асьенде; батей, как мы его называем, – это небольшая деревня вокруг производственной зоны. За здоровьем негров следит целитель Манса Мандинга.
– Беглый раб из паленке[11], – с презрением вставила Фрисия.
– Это было во время войны, Фрисия. Сейчас он занят хорошим делом – лечит больных.
– Потому-то он еще в живых, а не висит на сейбе.
Тогда отец Мигель объяснил им:
– Манса – урожденный африканец. Те, кто родился в Африке, пользуются среди них особым почтением, впрочем, как и симарроны, принимавшие участие в минувших войнах. У них своя наука лечения, и нам в их дела вмешиваться запрещено. Они колдуют на табачном окурке и сердцах колибри. Даже не пытайтесь их понять. Видит Бог: я стараюсь наставить их на путь истинный и даже венчаю их, да только женятся они, чтобы услужить нам и получить привилегии. А как возвращаются к себе в бараки, так тут же сходятся одни с другими. Для них ревность и измена – дела белых. Они чтят африканские традиции и поклоняются своим деревянным богам с большими головами и скудными, в отличие от наших, нарядами. Здесь хватает негров всяких народностей, и смешиваться им между собой нельзя. Лукуми и конго, например, на дух друг друга не переносят. Но это вы узнаете со временем. У нас триста двадцать шесть негров старше семи лет и шестьдесят три китайца.
– По последним подсчетам шестьдесят два, – поправила его Фрисия.
– Я китайцев в жизни не видела, – призналась Росалия.
– Ох уж эти китайцы… – пробормотал отец Мигель. – Вы их и не заметите. Они никогда не болеют и умирают без интерлюдий. Просто однажды одного не досчитываешься. – Набрав воздуха в грудь, он продолжил: – Возле лечебницы стоит барак для негритянских детей. Там же и рожают. Роды принимает Мама; она и за детьми присматривает, пока их матери трудятся в полях. Сейчас в самом разгаре сбор сахарного тростника, и пора снимать урожай. До лета еще много работы. Затем наступает время застоя, и привычный ход жизни меняется.
Несколько минут спустя, когда Фрисия впала в дремоту, отец Мигель вполголоса им сообщил:
– Должен вас предупредить, что дон Педро сейчас не в себе. Его преследуют видения… Фрисия вам ничего не сказала, но вы, я считаю, имеете право об этом знать. Порой он говорит несуразицу…
– Какую? – уточнила Мар.
– Всякую… бессмыслицу. Незадолго до нашего отъезда в Испанию он сказал, что к нему пришли трое крестьян и запели ему свою песню и что как-то раз ночью он вытянул руку и дотронулся до луны. Еще он одержим птицами. Он, бедолага, помешался рассудком, хотя у него и случаются недолгие озарения. Что ж, теперь вы знаете. И главное – подыгрывайте ему, не надо тревожить его еще больше.
Чем дальше в тростниковые поля они заезжали, тем отчетливее слышалось пение рабочих с мачете. Мужчины, женщины, дети – трудились все. Одни секли тростник и мелко его рубили, другие подбирали щепки и грузили их на запряженные волами повозки. Уворачиваясь от ударов мачете и колес возов, дети бегали из стороны в сторону, перенося охапками тростник. Мужчины носили светлые одежды и соломенные шляпы. Женщины были в длинных юбках, заношенных блузках и повязанных на голове платках.
Вдоль межей на лошадях непрестанно скакали надзиравшие за работой всадники, выкрикивавшие приказы и следившие за тем, чтобы никто раньше срока не расслаблялся. Все они были европейцами, хотя по их сожженным солнцем лицам национальность угадывалась не сразу. Речь шла о бригадирах и их помощниках. По батею ходил локомотив с груженными недавно срезанным тростником вагонами, выбрасывая серый дым с белесым паром.
– Самых трудолюбивых и старательных мы переводим на работу в дома, – пояснил отец Мигель. – Для этого они должны постоянно ходить в церковь, знать основные молитвы и, конечно же, уметь понятно изъясняться по-нашему. Многие еще противятся говорить на не родном языке, особенно те, кто родился в Африке. Но большинство рады быть дворовыми, для них это все равно что подняться по общественной лестнице.
– Отсюда рождаются недовольства, – вмешалась в разговор Фрисия, которая к тому времени уже очнулась. – Эти черные одалживают своих женщин, словно вещь какую, а те и сами рады одалживаться. Зато когда кого-то переводят во двор, возмущаются. Дворовые лучше питаются, лучше одеваются и – что правда, то правда – дольше живут. Во времена рабства у нас было столько рабочих рук, сколько мы могли себе позволить купить. И их число росло, когда мы заставляли негритянок рожать одного за другим.
– Вы так говорите, словно речь идет о детском инкубаторе, – ровным голосом произнесла Мар.
Фрисия пристально на нее поглядела.
– Так все и было. Мы рабов покупали и продавали. С ребенком их цена, разумеется, возрастала. Возможно, это и негуманно, зато весьма выигрышно. После отмены рабства эта отрасль пришла в упадок.
Мар в ответ промолчала: она не находила ни сил, ни желания вступать с Фрисией в полемику; ей были неведомы ни общественный уклад, ни иерархический строй в кубинских асьендах, и то немногое, что она знала, вычитала из газет. Однако уже сама мысль о рабстве, купле-продаже людей и изъятии детей казалась ей возмутительной.
По плотине, служившей мостом, они перебрались на другой берег; не замечая бурного течения, стая уток смирно плавала в камышах. Трое детей по пояс в воде играли, брызгались и плескались; сидевшие на коленях женщины стирали одежду. Заметив всадников и экипаж, они ненадолго замерли.
Неспешной трусцой они въехали в батей. Когда они проезжали мимо бараков, на дорогу выскочила горсть наполовину раздетых чернокожих мальчишек и бросилась за ними вслед, пока один из всадников не прервал все веселье, перекрыв им путь. Миновав постройки с дымящимися трубами и ревущими на полную мощь машинами, по укатанной земле широкой улицы, по обеим сторонам которой росли пальмы, они направились вглубь батея и остановились у разбитого перед особняком палисадника. Оттуда они увидели широкие колонны парадного входа,
