Роберт Швейхель - За свободу
— И мы, женщины, тоже чувствуем дыхание нового времени, — сказала фрау фон Менцинген, сочувственно взглянув на гостя. — И перед нами тоже стоит великая цель — научиться самоотверженно помогать другим и не тратить попусту время на ничтожные мелочи. Нет ничего унизительней существования бесполезных трутней. И Эльза тоже разделяет мое мнение…
— Ну ладно, ладно! — с неожиданной резкостью перебил ее хозяин. — Ведь это вовсе не значит, что нужно замкнуться в четырех стенах, вдали от общества, как то было раньше. Уединение нам не годится. И ты, Эльза, должна наконец понять, что тот, кто не жил в молодости, вовсе не жил. От того, что мы будем отказывать себе во всем, бедным легче не станет.
Эльза покачала кудрявой головкой:
— Но я не гонюсь за удовольствиями, и мне ничего не надо, только бы не разлучаться больше с вами, батюшка!
— И бог даст, не придется, — добавила ее мать. — То были годы тяжелых испытаний.
— Для нас они миновали, — проговорил рыцарь. — Теперь мы возложим горящие уголья на головы тех, кто когда-то принес их нам[47]. И как бы им не обжечься! — Он отрывисто рассмеялся.
Когда Макс поднялся из-за стола, чтобы откланяться, хозяин сказал:
— Считайте мой дом своим домом.
— Мы всегда будем рады вас видеть, — радушно прибавила фрау фон Менцинген, протягивая ему руку, которую он почтительно поцеловал.
Прощаясь с ним, Эльза склонила свою красивую головку, и легкая улыбка пробежала по ее прелестным изогнутым губам. Когда он вышел на улицу, на душе у него было так радостно, как не бывало еще никогда со времени возвращения из Италии.
Глава пятая
Прежде чем вместе с Каспаром выйти из Ротенбурга, Кэте взяла с него обещание разузнать, что сталось с его другом, и дать ей знать. Вспоминая, с какой отвагой Ганс бросился на юнкера Розенберга, она была полна тревоги, хотя его смелость и радовала ее сердце. Наступило воскресенье, но Каспар не появлялся, ни один, ни с Гансом, на что она втайне надеялась. После обеда, взяв за руку своего четырехлетнего племянника, она вышла за околицу и остановилась у терновой изгороди, отделявшей деревню от ротенбургской дороги. Долго она стояла там, с тоской глядя вдаль, но никто не появлялся. Маленький Мартин, ее любимец, весело щебетал, что-то рассказывая ей, но она его почти не слышала. В нерешительности она прошла еще несколько шагов вперед. Слева от дороги в промозглом воздухе вороны затеяли ожесточенную перебранку и, пронесясь над самой ее головой, скрылись за темной стеной леса, которая, прерываясь кое-где редкими прогалинами, тянулась вдоль правого берега Таубера до самого Гренбаха. Зловещее карканье ворон было дурной приметой, и Кэте повернула обратно. На сердце у нее было неспокойно, но она еще так плохо читала в нем, и ей было невдомек, что ее тревога может иметь иную причину, кроме простого участия к Гансу, осиротевшему после страшной гибели его родных. А теперь, может быть, и с ним самим стряслась беда!
До сих пор и с Каспаром и с другими молодыми людьми она держалась просто и непринужденно. А ведь многим из них уже хотелось большего, чем шутить и смеяться с ней. Ведь она была не только хороша собой и бойка на язык. Она была проворна и неутомима в работе. Выйдя замуж, она получила бы от Симона некоторую сумму за свою долю в усадьбе, и, кроме того, другой ее брат, священник тауберцельского прихода, отказался от своей доли в ее пользу. Поэтому на всех воскресных и праздничных гулянках в деревне или у кого-нибудь на дому Кэте никогда не жаловалась на недостаток кавалеров. И сейчас не успела она подойти к площади, как ее уже окружили со всех сторон. Но, вопреки обыкновению, она была молчалива.
Тем временем общее внимание привлекла крытая парусиной и запряженная двумя клячами телега, которая со скрипом выкатила на середину площади и остановилась под старой липой. И повозка, и шествовавший рядом с лошадьми возница были хорошо известны не только в Оренбахе, но и во всех деревнях между Ротенбургом и Вюрцбургом. Эго был коробейник Криспин Вёльфль. Его тюки и ящики заключали в себе, можно сказать, все, чего только могла пожелать женская душа. Он развозил по деревням ножи, ножницы, иголки, тесьму и пряжу, крючки и петли, материи для мужской и женской одежды, цветные передники и пестрые кофты, головные платки и шелковые ленты для кос, зеркальна, четки, иконы и даже «Самоновейшие песни, сочиненные об этом годе». Но Криспин Вёльфль был не только купцом, но и живой газетой. Не было ни свадьбы, ни крестин, ни похорон, ни тому подобного выдающегося события во всех деревнях и селах, усадьбах и замках от Ротенбурга до Вюрцбурга, о которых не проведал бы Криспин Вёльфль. Он принимал поручения, устные и письменные заказы и выполнял их безупречно. Никто не слышал, чтобы его когда-нибудь ограбили в пути. Поговаривали, что он платит дань дерзкому разбойнику Концу Вирту Гальденскому, которого крестьяне всюду брали под свое покровительство и укрывали от слепого правосудия. Что ж, это был всего-навсего еще один налог в дополнение к бесчисленным мостовым и дорожным сборам, стеснявшим промыслы и торговлю.
Не успел Криспин устроиться со своей телегой под липой, как его окружила толпа крестьян. Он поворачивал во все стороны свое немолодое, дубленное солнцем и ветром лицо и едва успевал пожимать тянувшиеся к нему руки, потом начал распрягать и разнуздывать лошадей, весело покрикивая:
— Подходите, не стесняйтесь, любезные! По глазам вижу, что у вас денежки залежались в мошне. А уж для хозяюшек есть у меня новинка! Фартуки, фартуки с Бамбергской ярмарки!
— Эх, Вёльфль, у нас ты навряд ли разживешься, больно тугие настали времена, — со вздохом произнес Вендель Гайм.
— Сегодня туго, завтра будет вольготней, — возразил неунывающий коробейник, отстегивая парусину с одной стороны телеги. — Благо земля наша кругла: что нынче внизу, завтра будет наверху.
— Твоими бы устами да мед пить! — громко произнес подошедший Симон Нейфер. — Откуда прилетел, сокол?
— Из Эндзее, — отвечал Вёльфль. — Там и ночевал.
— А какие там новости?
— Поди что никаких. Случился, правда, в эту ночь пожар. Да вы сами небось видели зарево. Горело в замке. Сущая безделица. Амбары десятинного управления. И все добро — дотла.
Крестьяне слушали его затаив дыхание. А жена кузнеца, пристукнув кулаком по ладони, злорадно вскричала:
— Чужое добро впрок не идет!
Но старый Мартин Нейфер осадил ее:
— Полно зря болтать. Теперь, как пить дать, сдерут с нас десятину вдругорядь… Только с чего бы это загореться амбарам? Ходить туда с огнем как будто некому.
— Само собой, — поддакнул коробейник и, чувствуя, что покамест он не удовлетворит любопытства, о торговле нечего и думать, продолжал: — Только нынешней зимой в епископских амбарах жарко, как в пекле. Ведь у нюрнбержцев и бамбержцев тоже от поповских амбаров остался один пепел.
— Стало быть, поджог? — спросил, впившись в него глазами, Симон Нейфер.
— Кто б это мог сделать? — поинтересовался второй староста.
— Тому, кто укажет поджигателей, — сказал, пожав плечами, Вёльфль, — епископ Бамбергский обещал награду в пятьдесят гульденов, только по сю пору никто не объявился. В Эндзее никто и во сне не видал, как это случилось. Когда глухой ночью сторож поднял тревогу, амбарчики уже пылали как факел и о тушении нечего было и думать. А надо вам сказать, что накануне пожара, утром, туда в замок приходила жена Конца Гарта с двумя малышами от второго брака и Христом-богом молила высокородного господина графа фон Верницера, чтобы он не сгонял ее мужа с земли или дал бы ему другой участок. Потом она сама рассказывала в деревне, что граф отказал ей наотрез. Все, мол, как есть занято.
— Так это Конц? — послышался испуганный шепот.
— Он отомстил! — зычно крикнул Пауль Икельзамер.
— Как трус! — оборвал его Вендель Гайм.
— Око за око, зуб за зуб, — отчеканила в пику Гайму Виландша.
— Видать Конца никто не видал, — продолжал Криспин Вёльфль, — а хотя бы и он — ищи ветра в поле! Рейтары епископа рыщут с самого утра, разыскивая его повсюду. Конца-то они, правда, не нашли, но зато, когда я выезжал из Эндзее…
— Ну что? Да не тяни! — нетерпеливо понукали его из толпы.
— Зато нашли его жену и обоих ребятишек, — сказал коробейник и замялся.
— Смилуйся над ними творец, — с чувством произнес Симон Нейфер.
— Уже смиловался, — продолжал Вёльфль и замолчал, теребя свою меховую шапку, как будто слова застряли у него в горле. — Как раз когда я собрался в путь, их вытащили… всех троих… мертвыми из пруда.
Эти слова потрясли всех. Женщины постарше застыли в молчании; молодые, дав волю чувствам, разразились плачем н криками негодования; мужчины же старались не смотреть друг другу в глаза, словно боялись выдать сокровенные мысли.
