Роберт Швейхель - За свободу
— А ведь еще намедни, под этой самой липой, проповедник толковал нам о правах, дарованных нашему брату самим богом, о правах, на которые не смеет посягать ни один смертный! — с жаром произнес Симон Нейфер.
Вендель Гайм зашагал прочь. Симон последовал за ним.
— Так, по-твоему, Конц — трус? — тихо спросил его Симон. Вендель Гайм вздрогнул и осмотрелся. — Трус? Сам посуди, ведь он был один как перст перед угнетателями, которые довели его до крайности. Да и мы тоже хороши. С кротостью баранов позволяли драть с нас по три шкуры. Нет чтобы дать отпор нашим мучителям. Это, по-твоему, как называется? Мы наполняем церковные амбары, как пчелы улей, и предоставляем господам пожирать весь мед.
— Плетью обуха не перешибешь, — возразил Вендель Гайм. — Разве не пробовали бедняки восставать против господ? Только к добру это никогда не приводило. То их предавал какой-нибудь дворянин, то поп нарушал священную тайну исповеди, и каждый раз восстание топили в крови. Нет, я никому не верю.
Но Симона не так легко было разубедить. Уж лучше, думал он, погибнуть с мечом в руке, чем жить, влача ярмо рабства. Пока Вёльфль разносил по деревням печальную историю Конца Гарта, Симон, пользуясь перерывом в полевых работах, собирал крестьян и вел обстоятельные беседы о горькой доле народной. Слова проповедника уже вывели многих из тупого смирения, в которое погрузила их беспросветная нужда. Встрепенувшись, они увидели, что стоят на краю пропасти, и с жадностью ухватились за руку, протянутую им Симоном.
В субботу он отправился с возом полбы в Ротенбург, па рынок. Накануне выпал первый снег, ударил мороз и установился отличный санный путь. С Симоном поехал по первопутку и его работник Фридель. Поездка на рынок была лишь благовидным предлогом, чтобы встретиться с друзьями в «Медведе», как бы ненароком. Кэте не терпелось попросить брата разузнать о Гансе Лаутнере, но она не решилась.
Всю неделю девушка работала не покладая рук, чтобы «выбить дурь из головы», как она мысленно называла свое состояние. С какой стати у нее не идет из головы этот светловолосый подмастерье? Если 6 с ним стряслась беда, Каспар, конечно, дал бы ей знать. С ней творилось что-то непонятное, а сегодня в особенности. Урсула, ее невестка, давно заметила, что Кэте вернулась из Ротенбурга сама не своя. Ее прежней веселости и беззаботности словно не бывало. «Девчонку точно подменили», — жаловалась она мужу. «Да если вы, бабы, друг дружку не понимаете, кто же вас поймет?» — отшучивался он. Да и за него тоже Урсула была не спокойна. Ей было внове, что муж пропадает по целым дням, приходит домой озабоченный и не делится с нею ни своими думами, ни заботами. Последнее время Урсулу мучили подозрения, и ей было не до золовки.
Никогда еще Симон не задерживался допоздна. На дворе стемнело. Кэте пошла в кухню разжечь огонь в очаге. Урсула вышла за нею. Дети играли в комнате у деда.
— Ума не приложу, почему так долго нет Симона, — сказала Урсула, не в силах превозмочь тревогу. — Об эту пору он всегда бывает дома. Чует мое сердце, не к добру это.
Кэте раздула огонь и спросила:
— О чем ты?
— Уж поверь мне, что-то гнетет его с тех пор, как он побывал последний раз в Ротенбурге. И хоть он отмалчивается, я смекаю, в чем дело, — со вздохом сказала Урсула. — Только ни к чему это не приведет. Заварили кашу на свою голову, а расхлебывать-то ее хватит и нашим детям.
Смуглые щеки Кэте запылали. Она дала слово брату никому не говорить о том, что было решено в «Медведе».
— Уж больно ты мрачно смотришь, Урсула! — воскликнула она. — Будет конец и нашим мученьям, невестушка. Ах, как бы я хотела быть мужчиной и отстаивать наши нрава вместе со всеми! Ведь я не робкого десятка, и силенок у меня не меньше, чем у любого парня. Но раз на тебе юбка, нет тебе ходу!
— Господи Иисусе! Что это тебе взбрело на ум, голубка? — изумленно уставилась на нее Урсула и опустилась на скамью.
— Ну так сиди дома и жди хозяина, а он… а он… — вырвалось у Кэте. — Ах, как это глупо, что мы, женщины, всегда сидим и ждем, когда у тебя, может, руки чешутся!
И от возмущения она надула губки.
Урсула все еще смотрела на нее широко раскрытыми глазами.
— Погоди, научишься терпенью, когда обзаведешься мужем и детьми, — сказала она.
— Вот уж не было печали! Никогда я не пойду замуж, — решительно заявила Кэте.
— Так все говорят, — возразила невестка, и слабая улыбка пробежала по ее исхудалому, озабоченному лицу. — Да, терпенье прежде всего. Что толку бежать навстречу тому, чего и так не миновать? Пришла беда, отворяй ворота.
— Беда? — переспросила Кэте, встрепенувшись, и сердце у нее бешено заколотилось. — Ты что-нибудь знаешь? Говори прямо.
Крестьянка отрицательно покачала головой.
— Ничего я не знаю, но откуда же взяться хорошему в такие времена?
Их беседу прервал старик Нейфер, вошедший вместе с детьми. Двое светлоголовых малышей, с румяными, как яблоки, щеками, подбежали к матери и защебетали, наперебой рассказывая сказку, только что услышанную от деда. То была сказка про Спящую красавицу. Старик слушал, грея руки у очага, пламя которого плясало, отражаясь на медных кастрюлях и оловянных мисках, начищенных Кэте у колодца до блеска.
— Спящая красавица — это мы, крестьяне, — пояснил старик, повернувшись к Кэте морщинистым лицом, — а принц, что разбудит ее от очарованного сна, — евангельская свобода. Дударь из Никласгаузена был не настоящий принц.
Кэте рассеянно слушала его. Слова невестки тяжело легли на ее сердце, и, собирая ужин, она гремела посудой громче обычного. Вдруг со стороны площади зазвенели бубенцы. Послышался лай собак, щелканье бича. «Хозяин!» — воскликнула Урсула и, когда заскрипели ворота, проворно вскочила с места. Старый Мартин снял с гвоздя фонарь и подошел к очагу, чтобы засветить его. Но не успел он добыть огня, как из сеней донеслись громкие звуки свирели, которые тотчас оборвались. Дверь распахнулась, и Симон, смеясь, втолкнул в комнату молодого подмастерья, у которого плечи были прикрыты от холода плотным мешком. Еще при звуке свирели Кэте едва слышно вскрикнула и почувствовала, что ее ноги словно налились свинцом. Но через минуту она овладела собой, быстро подошла к Гансу и, улыбаясь сияющими глазами, сказала:
— Так это ты?
— Ну да, он, — смеясь, подтвердил ее брат и, звонко поцеловав хозяйку, подхватил на руки детей и, лаская их, продолжал: — Надо же было проверить, что оставили от него юнкеры. Он хотел было прийти завтра с Каспаром, но уж коль скоро он зашабашил, я и прихватил его с собой. И, как видите, он цел-целехонек. Даже куртка в полной исправности.
— В самом деле? — недоверчиво спросила Кэте, с тревогой глядя на пострадавшего. — А мне казалось, что с тобой что-то стряслось.
— Пустое, об этом не стоит и толковать, — возразил Ганс. — Пришлось, правда, несколько дней проваляться в постели, но Каспар все время не отходил от меня, да и хозяйка нянчилась со мной, как с родным сыном, хоть это вовсе не в ее правилах.
— Уж это я могу подтвердить, — засмеялся Симон, оделяя маленького Мартина и его сестренку привезенными из города пряниками. — Ну и досталось нам на орехи, мне и Большому Лингарту, когда мы пришли навестить Ганса! Мое почтение! И как не стыдно нам впутывать такого юнца в наши ссоры с дворянами! Тоже, нашли на ком отыграться. Ну и баба! Даром что птичка-невеличка. Даже Большой Лингарт и тот еле ноги унес.
Тем временем Ганс, сбросив мешок и шляпу, протянул хозяйке руку. Он стоял, озаренный ярким отблеском пламени очага, и Урсула с видимым удовольствием рассматривала его, украдкой поглядывая на Кэте. Старый Мартин смотрел на светловолосого подмастерья широко раскрытыми глазами, держа в руке зажженный фонарь, который он собирался отнести работнику. Но Фридель сам пришел и забрал его. Только тогда к старику вернулся дар речи, и дрожащим голосом, показывая пальцем на Ганса, он спросил:
— Кто это?
Симон назвал его.
— Ганс Лаутнер? — повторил старик, не сводя с него глаз. — Нет, такого я что-то не припомню… — и, глубоко вздохнув, продолжал: — А я уж думал, что мертвые воскресают. Ну и сходство, как две капли воды: такие же льняные волосы, такие же синие глаза, такое же бледное лицо.
С каким-то суеверным страхом все уставились на старика. Симон положил ему на плечо руку, словно желая привести его в себя, и спросил:
— О ком это вы, отец?
— О ком же, как не о Гансе Бегейме[48], о Дударе? — отвечал старик.
— Это мой дед по матери, — сказал молодой человек и в ответ на изумленные возгласы продолжал: — Вы его знали? Бабка тоже находит, что я на него похож.
Старый Мартин обнял его и расцеловал в обе щеки. Две крупные слезы скатились по морщинистым щекам старика, и он взволнованно проговорил:
— Так ты внук Бегейма? Я слышал его проповеди в Никласгаузене, но не знал, что он женат.
