Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута
«Иегова с нами, Бог наше прибежище». Якоб закрывает глаза. Тишина — это мир. Он благодарит провидение за то, что землетрясение закончилось, и думает: «Дорогой Иисус, склады! Моя хлористая ртуть!» Клерк хватает одежду, переступает через упавшую дверь и видит Ханзабуро, выскочившего из своего закутка. Якоб рычит: «Охраняй комнату!» — но юноша не понимает. Голландец встает в дверной проем и замирает с раскинутыми в разные стороны ногами и руками, живая буква «X». «Никто не входит! Понятно!»
Ханзабуро нервно кивает головой, словно желая успокоить безумца.
Якоб сбегает вниз по лестнице, открывает защелку, распахивает дверь и видит Длинную улицу, по которой — такое впечатление — только что прошлась армия британских мародеров. Ставни разбиты в щепки, плитка — вдребезги, садовая стена лежит в руинах. В воздухе столько пыли, что ее не могут пробить солнечные лучи.
На востоке клубится черный дым, и где‑то в голос кричит женщина. Клерк направляется к резиденции директора, но на перекрестке сталкивается с Вибо Герритсзоном. Моряк качается и ругается: «Сволочь французская, сволочь высадилась, сволочи везде!»
— Господин Герритсзон, встаньте у складов «Колючка» и «Дуб». Я проверю остальные.
— Ты, — покрытый татуировками здоровяк сплевывает, — сдаешься мне, месье Жак?
Якоб обходит его и пробует открыть ворота «Колючки»: заперто.
Герритсзон хватает клерка за горло и рычит: «Убери свои грязные французские руки от моего дома и убери свои грязные французские пальцы от моей сестры! — Он ослабляет хватку, чтобы как следует замахнуться: если б попал, Якоб упал бы замертво, но вместо этого инерция замаха роняет Герритсзона на землю. — Французские сволочи подстрелили меня! Подстрелили!»
На Флаговой площади начинает звенеть сборный колокол.
— На колокол внимания не обращай! — Ворстенбос — по бокам Купидо и Филандер — бежит по Длинной улице. — Шакалы собирают нас в одном месте, чтобы в это время растащить все! — Он замечает Герритсзона. — Стукнуло по голове?
Якоб растирает горло.
— Разве что грогом, господин директор.
— Оставь его. Мы должны организовать оборону от наших защитников.
Урон, причиненный землетрясением, большой, но не катастрофичный. Если говорить о четырех голландских складах, то у «Лилии», которую восстанавливали после «пожара Сниткера», возведенный каркас уцелел; ворота «Колючки» остались запертыми; ван Клиф и Якоб сумели защитить пострадавший «Дуб» от мародеров, и вскоре Кон Туоми и плотник с «Шенандоа», худой и бледный, как привидение, канадец из Квебека, повесили упавшие ворота на положенное место. Капитан Лейси доложил, что землетрясения на борту корабля они не почувствовали, но грохот был ужасен, будто началась битва между Богом и дьяволом. Десятки ящиков попадали на землю на всех складах. Теперь все предстояло проинспектировать: сколько разбито, сколько пролито. Десяткам черепичных крыш требовалась замена, предстояло закупить новые глиняные сосуды, отстроить заново здание бани, починить голубятню, все за счет Компании. С северной стены Садового дома обвалилась штукатурка, но с этим особых проблем возникнуть не могло. Переводчик Кобаяши сообщил, что рухнули навесы, под которыми стояли сампаны Компании, и озвучил, по его словам, «превосходную цену», за которую их могли починить. «Превосходную для кого?» — в ответ заорал на него Ворстенбос и поклялся не потратить и гроша до того, как он и Туоми не осмотрят повреждения. Переводчик ушел с каменным лицом, кипя от злости. Со Сторожевой башни Якоб увидел, что не все в Нагасаки отделались так же легко, как на Дэдзиме: насчитал двадцать обрушившихся зданий и четыре крупных пожара, выбрасывающих клубы черного дыма в августовское небо.
На складе «Дуб» Якоб и Be проверяют ящики с венецианскими зеркалами: каждое вытаскивается из соломы и учитывается как неповрежденное, треснутое или разбитое. Ханзабуро сворачивается калачиком на куче мешков и вскоре уже спит. Все утро на складе слышатся только звуки перекладываемых зеркал, чавканье жующего бетель Be, шорох царапающего бумагу пера и долетающий издалека, от Морских ворот, грохот: на берегу сваливают слитки олова и свинца. Плотники, обычно работающие на складе «Лилия» по другую сторону Весового двора, похоже, заняты более нужным делом в Нагасаки.
— Тут не семь лет невезения, господин де 3., а все семь сотен?
Якоб не заметил прихода Ари Грота.
— Думаю, никого не удивит, знач, если парень собьется со счета и парочка целых зеркал из‑за этого «разобьется», только за счет ошибки…
— Это что, можно сказать, неприкрытое приглашение, — Якоб зевает, — совершить подлог?
— Пусть дикие псы сначала сожрут мою голову! Я, знач, тут встречу для нас устроил. Ты, — Грот смотрит на Be, — можешь исчезнуть: сейчас придет один господин, так его воротит от твоей говняно — коричневой шкуры.
— Be никуда не идет, — отвечает Якоб. — И кто этот «господин»?
Грот что‑то слышит и поворачивается на доносящиеся звуки.
— Ох, клянусь кровью, они раньше, — он указывает на стену ящиков и приказывает Be:
— Прячься за ними! А вы, господин де 3., оставьте ваши сантименты о нашем бедном цветном брате, потому что на кону горы, горы и горы денег.
Юноша — раб смотрит на Якоба: тот, соглашаясь, кивает. Be повинуется.
— Я здесь, знач, посредник между вами и…
В дверях появляются переводчик Ионекизу и полицейский Косуги.
Не обращая внимания на Якоба, они предлагают кому‑то зайти.
Сначала появляются четверо молодых, стройных, сурового вида охранников.
Затем входит их хозяин: мужчина постарше, походка нетороплива, он словно рассекает воду.
На нем плащ небесно-голубого цвета, голова выбрита, из‑за пояса торчит рукоять меча.
Из всех присутствующих на складе только у него лицо не блестит от пота.
«Откуда, из какого сна, — гадает Якоб, — я помню его лицо?»
— Владыка-настоятель Эномото из феода Киога, — представляет величавого незнакомца Грот. — Мой компаньон, господин де Зут.
Якоб кланяется: губы настоятеля кривятся в полуулыбке узнавания.
Он обращается к Ионекизу требовательным, непререкаемым голосом.
— Настоятель, — переводит Ионекизу, — говорит, он верил, что вы с ним чем‑то близки, схожи, — понял это с первого раза, когда увидел вас в магистратуре. Сегодня он знает, что прав.
Настоятель Эномото просит Ионекизу научить его голландскому слову «сходство».
Теперь Якоб узнает гостя: человек, сидевший рядом с магистратом Широямой в Зале шестидесяти циновок.
Ионекизу произносит по требованию настоятеля три раза фамилию Якоба.
— Да — зу‑то, — эхом повторяет настоятель. — Я говорю правильно?
— Ваше преосвященство, — отвечает Якоб, — произносит мою фамилию очень хорошо.
— Настоятель, — добавляет Ионекизу, — перевел Антуана Лавуазье на японский.
Якоб поражен:
— Может, ваше преосвященство знакомы с доктором Маринусом?
Ионекизу переводит ответ настоятеля: «Настоятель часто встречается с доктором Маринусом в академии Ширандо. Он очень уважает голландского ученого, говорит он. Но у настоятеля есть много обязанностей, поэтому он не может посвятить всего себя одной лишь химии».
Якоб осознает, какой властью должен обладать этот гость, чтобы запросто появиться на Дэдзиме в тот день, когда все перевернуто землетрясением, и беседовать с иностранцами не под присмотром толпы соглядатаев и стражников сегуната. Эномото проводит большим пальцем вдоль ящиков, словно освящая их содержимое. Он замечает спящего Ханзабуро и делает над его головой какие‑то пассы, словно тот стоит перед ним, преклонив колени. Ханзабуро что‑то сонно бормочет, просыпается, видит настоятеля, испуганно ахает и скатывается на пол. Выбегает за дверь со скоростью жабы, преследуемой водяной змеей.
— Молодые люди, — Эномото говорит на голландском, — спешат, спешат, спешат…
Свет снаружи, пройдя щель между створками ворот, меркнет.
Настоятель берет неразбитое зеркало.
— Это ртуть?
— Оксид серебра, ваше преосвященство, — отвечает Якоб. — Итальянского производства.
— Серебро более правдиво, — отмечает настоятель, — чем медные зеркала в Японии. Но правду легко разбить. — Он наклоняет зеркало так, чтобы увидеть отражение Якоба, и задает вопрос Ионекизу на японском. Ионекизу переводит: «Его преосвященство спрашивает, правда ли, что в Голландии тоже верят, что у живых мертвецов нет отражения?»
Якоб вспоминает, что его бабушка говорила то же самое.
— Старые женщины верят в это, да.
Настоятель понимает речь Якоба и доволен его ответом.
— На мысе Доброй Надежды есть племя, — Якоб решается поделиться своими знаниями, — которое называется басуто, и они верят, что крокодил может убить человека, проглотив его отражение на воде. В другом племени, зулу, избегают подходить к темным прудам, чтобы призрак не поймал отражение и не отнял бы душу у того, кто решил посмотреться в пруд.
