Белая ворона - Владимир Лазарис
Вот и самому мэру в этот день было так жарко, что он пошел купаться в чем мать родила.
Эту пикантную историю засвидетельствовал в служебном рапорте полицейский Натан Кливерицкий:
«Находясь на тель-авивском пляже, я увидел господина Дизенгофа. Он входил в воду без купальных штанов, оставив на берегу полотенце, которым был обмотан. Когда я подошел и спросил господина Дизенгофа, почему он без купальных штанов, он только поглубже залез в воду. Я стоял на берегу и ждал, пока он выйдет. За это время ко мне подошли господа Френкель Иехуда и Надиви Шмуэль и пожаловались на непристойное поведение мэра. Когда господин Дизенгоф вышел из воды, я спросил его еще раз, почему он приходит на пляж без купальных штанов, и добавил, что на него поступила жалоба. На это господин Дизенгоф ответил, что в следующий раз он принесет купальные штаны и на этом считает инцидент исчерпанным».
А всего за месяц до этого «инцидента» Дизенгоф добился от мандатных властей, чтобы в первом еврейском городе Тель-Авиве была первая еврейская полиция. Она была создана в составе одного офицера, одного сержанта и двадцати рядовых. На заседании муниципального совета было решено выделить бюджет на ее содержание. Остававшихся от жалованья полицейским денег хватило на два ружья.
В распоряжение начальника еврейской полиции Хаима Гальперина был предоставлен черный мотоцикл, и он гонял на нем по городу, производя сильное впечатление на девушек, которых катал при исполнении служебных обязанностей.
По субботам все приказы в еврейской полиции отдавались только на иврите, а в остальные дни недели — на иврите и на английском.
Первая задача полиции состояла в том, чтобы извозчики зажигали по вечерам фонари на своих фаэтонах. Вторая — в том, чтобы, по возможности, предупреждать случаи самоубийств, вызванных тяжелым материальным положением новых репатриантов, особенно тех, кто решал утопиться в море. Третья — в том, чтобы сопровождать высокопоставленных гостей, если таковые появятся.
Высокий гость появился в том же году: в Тель-Авив приехал Черчилль. К его приезду Дизенгоф велел воткнуть в песок несколько пальм. Поначалу все шло как по маслу. Еврейские полицейские лихо гарцевали вокруг Черчилля на заранее арендованных лошадях, но, когда фаэтон с английским министром случайно задел пальму, та свалилась на землю.
Черчилль вынул изо рта сигару и, подмигнув Дизенгофу, сказал:
— Без корней ничего не получается.
Дизенгоф решил, что Черчилль прав, и евреи начали пускать корни.
Вслед за первой еврейской полицией в Тель-Авиве появилась первая еврейская проститутка Ляля. Она приехала из Киева с матерью, и они вдвоем открыли первый еврейский публичный дом. Среди новых репатриантов было много холостяков, на которых Ляля быстро сделала хорошие деньги. Первая еврейская полиция закрывала глаза на первый еврейский публичный дом, потому что перед ним часто стоял черный мотоцикл.
Вслед за первой еврейской проституткой в Тель-Авив приехал из Варшавы первый еврейский профессиональный жулик по прозвищу «Щука». Он выдавал себя за крупного землевладельца и ухитрился продать богатым американским сионистам, собиравшимся переехать в Эрец-Исраэль, земельные участки на дне моря.
И наконец появилась первая еврейская футбольная команда «Еврейский рабочий». Она состояла из мальчишек, которые после занятий в тель-авивской гимназии «Герцлия» гоняли мяч по песку, а пыльные кактусы служили воротами.
За неимением более достойного противника английские офицеры из иерусалимского «Спортклуба» вызвали гимназистов на дружеский матч, который состоялся в Тель-Авиве.
Трибуны болели за гимназистов, молодежь скандировала: «Ка-ди-ма!», «Ка-ди-ма!», что значит «вперед», но в данном случае — «Бей англичан!».
Амеири от волнения орал «Пасуй, пасуй!» на венгерском. Его сосед орал «Пасуй!» на немецком. А на другом конце поля Авот Исраэль тоже от волнения орал «Даешь, даешь!» на русском. Где-то посередине громыхал густой баритон известного поэта и еще более известного в городе главного врача тель-авивских школ Шауля Черниховского. Он до того разволновался, что чуть не повыдергивал свои запорожские усы.
Среди английских болельщиков сидел секретарь наместника капитан Эндрю Перкинс — высокий, поджарый блондин, с лицом, напоминавшим спелую грушу. Он неодобрительно посматривал то на орущих болельщиков, то на финты гимназистов, пытавшихся в одиночку прорваться к воротам противника.
Перкинс возвращался с матча в служебной машине с двумя штабными офицерами. Разговорились о том, что евреи не играют ни в крикет, ни в гольф, но довольно быстро научились футболу.
— Эти еврейские мальчишки, правда, проиграли, но с очень небольшим счетом. И не из-за отсутствия тренировки, а просто потому, что даже в футбол евреи не могут играть слаженно, — сказал один из офицеров.
— А я был на чемпионате палестинской полиции по боксу, — сказал другой, — и там еврейские констебли наносили своим арабским коллегам такие сокрушительные удары, как будто на кону стояло еврейское государство. В чем евреи действительно сильны, так это в шахматах. На днях бывший губернатор Иерусалима, сэр Рональд Сторрс, сразился с раввином из Петах-Тиквы. Раввин уверял, что выиграл «с Божьей помощью».
— Говорят, евреи — плохие солдаты, — сказал первый офицер, — но мой знакомый генерал, бравший Иерусалим, рассказывал, что еврейский капрал из лондонской бригады проявил отчаянную храбрость, увидев перед собой Иерусалим: в одиночку перебил весь турецкий пулеметный расчет.
— Евреи — идеалисты, — сказал Перкинс. — Они витают в облаках.
— А в боксе евреям до нас далеко, — не к месту заметил второй офицер.
Несколько дней спустя Перкинс в разговоре с адъютантом наместника повторил, что евреи витают в облаках.
— Знаете, Перкинс, — ответил адъютант, — вы правы, но прежде всего они — религиозные фанатики. В голове не укладывается, что такое событие, как празднование дня рождения Его Королевского Величества, по требованию евреев отложили на целых два дня, чтобы оно не пришлось на священную для них субботу! Думаю, ничего подобного арабы не потребовали бы. Хотя кто знает. Наместник разрешил военному оркестру играть в пятницу в иерусалимском городском саду, так к нему явилась мусульманская делегация с протестом: не считаются с их религиозными чувствами из-за интриг сионистов. Пришлось издать приказ, чтобы оркестр играл и по пятницам, и по субботам, и по воскресеньям.
В гнетущей обстановке сплошного наушничества и доносительства капитан Перкинс мог довериться только своему дневнику. Не привыкнув, как его коллеги, топить тоску в виски и не желая завязывать с коллегами дружеских отношений, Перкинс переносил на бумагу свои наблюдения и мысли, которые наверняка не пришлись бы по вкусу его начальству. К тридцати пяти годам он сделал неплохую карьеру и надеялся по возвращении в Англию перейти на дипломатическую службу.
В
