Белая ворона - Владимир Лазарис

что всех евреев можно убить, а евреи считают, что всех арабов можно купить. Разумеется, и те, и другие заблуждаются. Заблуждается и наместник, который на днях сказал, что есть только четыре возможности добиться покоя в Палестине: выгнать всех евреев, выгнать всех арабов, аннулировать Декларацию Бальфура или поддерживать власть силой штыков. Когда же я спросил его о пятой возможности — о самоуправлении, он сказал, что им можно наделить только арабское большинство. „Лорд Бальфур обещал евреям Национальный очаг? — съязвил наместник. — Вот пусть и греются себе у этого очага. Но они потом захотят, чтоб им дали свое государство, а этого делать нельзя. Будет плохо и им, и нам“. Эту мысль я уже у кого-то встречал. Но у кого? Кто сказал, что евреям нельзя давать свое государство? Там еще есть такие слова: „Будет крайне неразумно дать этой расе обрести свою силу. Если бы лошади знали свою, мы больше не ездили бы на них верхом“. Да это же Марк Твен! Кто еще мог выразить такую глубокую мысль с таким юмором».

Перкинс взял книгу, но читать не хотелось. Перед сном он сделал еще одну запись:

«Начал было ухаживать за машинисткой из Департамента сельского хозяйства с библейской внешностью и с библейским именем Эстер. Пригласил ее в ресторан. Она много ела и мало говорила. Повел ее в концерт. После концерта спросил, не зайти ли нам к ней на стакан чаю. А она в ответ: „У вас серьезные намерения? Если да, я вас познакомлю с моими родителями“. Под каким-то предлогом сбежал. Теперь Департамент сельского хозяйства обхожу стороной».

8

Немецкий художник Герман Штрук переехал в Палестину в начале 20-х годов. Он поселился в Хайфе в двухэтажном каменном доме и пригласил арабского драматурга Азиза Домета, так как хотел написать его портрет. Домет был необычайно польщен. С него никто еще не писал портрета, не говоря уже о такой знаменитости, как Штрук. Домет шел к нему с трепетом.

В студии на втором этаже пахло красками и табаком. Штрук курил трубку. В представлении Домета он никак не походил на художника. Мудрые и очень еврейские глаза под густыми бровями, большой нос, пышные усы, аккуратно причесанная клинообразная борода делали его похожим, скорее, на университетского профессора, на которых Домет насмотрелся в юности. А Штрук оказался религиозным евреем, и все стены у него увешаны портретами евреев. Очень печальных евреев. Печалью веяло и от самого Штрука.

Пока Домет позировал Штруку, они вели неспешную беседу. Точнее, говорил Штрук, а Домет лишь изредка вставлял отдельные реплики: Штруку мешало, когда натура отвлекается.

— Вы спросили, как я решился уехать из Германии. Попробую объяснить, герр Домет. Родился я в Берлине, немецкий — мой родной язык. Во время войны я служил офицером в немецкой армии.

— Да что вы? Трудно поверить.

— Ну, почему же? А вы?

— А я был солдатом в турецкой армии.

— Вот видите, стало быть, мы с вами были союзниками.

— Вы на каком фронте были? — спросил Домет.

— На Восточном. Я много повидал, впервые столкнулся с русскими евреями, которые ни в чем не похожи на немецких. Единственное, что нас объединяет, так это общая молитва «В будущем году в Иерусалиме». В этом и есть ответ на ваш вопрос, как я решился уехать из Германии. Ни один народ не знает, что с ним будет и когда. А евреям назначено свыше и время и место: «В будущем году в Иерусалиме». Конечно, этот «будущий год» может наступить завтра, а может тянуться веками. У меня он растянулся всего на двадцать лет. Я ведь уже был в Эрец-Исраэль, мне тогда было двадцать семь. И все-таки понадобилось еще двадцать лет, чтобы я решился переехать сюда.

— И вы счастливы? — спросил Домет.

— Вполне: я хотел жить здесь, и мое желание наконец исполнилось. Есть у меня и другое желание. Хочу, чтоб евреи и арабы поладили между собой и чтоб между ними был мир на этой земле. Надеюсь, и у вас есть такое желание.

— Вне всяких сомнений, — сказал Домет. — А можно ли спросить, почему на ваших портретах евреи такие печальные?

Штрук оторвался от мольберта и задумчиво погладил бороду.

— Потому что они вынуждены вести двойную жизнь: дома — быть евреями, а на улице — немцами, русскими, короче — походить на хозяев той страны, в которой они живут.

— Кто же их заставляет вести двойную жизнь? — удивился Домет.

— А они по-другому не могут. С веками это стало их вторым естеством. Если же говорить о религиозных евреях, то они печальны по натуре. Кроме того, антисемиты не оставляют в покое ни религиозных евреев, ни нерелигиозных. Если вы посмотрите внимательнее на мои портреты, то увидите, что сквозь печаль у еврея в глазах всегда светится надежда. Еврею плохо всегда, но он всегда помнит про «будущий год в Иерусалиме». Придет время, и еврейская печаль останется только на картинах.

— Вы думаете?

— Не думаю, а убежден. Потому что еврейский Бог, да не оставит Он нас своей милостью, спасет свой народ из галута.

— Что такое галут?

— Это — наше рассеяние по всему миру. Это — наша погибель. И Германия, герр Домет, это — галут, и все остальные страны — галут. Надеюсь, я не замучил вас своими разговорами.

— Да что вы! Я слушаю вас с огромным интересом.

— Разумеется. Вы же — писатель. Первый раз мы приехали сюда с Фридменом. Не читали его?

— Нет.

— А года два назад вышла наша с Цвейгом книга. Цвейга-то вы читали.

— Еще бы! Кто же не читал Стефана Цвейга.

— Нет, я говорю не о Стефане, а об Арнольде Цвейге. Его вы не читали? Обязательно почитайте. Талантливый писатель. И милейший человек. Мы с ним старые друзья.

— Он тоже собирается в Палестину?

— Арнольд Цвейг в Палестину? Нет. В Палестину он совсем не собирается. Мы с ним по этому поводу не раз спорили перед моим отъездом сюда. Он убеждал меня, что наше место в Германии, а я его — что в Эрец-Исраэль. В Германии еще много евреев не сомневаются в том, что их место там. Как они заблуждаются!

— Я согласен с вами, герр Штрук. Евреи должны выполнить библейское пророчество собраться на этой земле. Евреи — великий народ. У меня много друзей среди евреев.

— Мне очень приятно это слышать, герр Домет. Меня пугали тем, что все арабы ненавидят евреев. Я еще не читал ваших пьес, но по вашему лицу вижу, что вы — не только