Белая ворона - Владимир Лазарис
— Откровенно говоря, да.
Лина расхохоталась.
— Вот мы и пришли. Только тихо-тихо, хозяев не разбудите.
Они прошли через маленький садик, где стоял терпкий запах каких-то ночных цветов, поднялись на второй этаж по полутемной лестнице и остановились перед дверью с начищенной до блеска медной табличкой «Профессор, доктор М. Фляйшер». Лина приложила палец к губам, вынула из сумочки ключ и осторожно повернула его в замочной скважине. Потом взяла Домета за руку и, не зажигая свет, на ощупь повела по коридору. Как поводырь — слепого. Его губы почти коснулись ее отброшенных назад рыжих волос. Не успели они сделать и нескольких шагов, как споткнулись обо что-то, и раздался страшный грохот. Потом наступила тишина, и послышался женский голос:
— Опять эта девка кого-то привела, — раздраженно сказала женщина.
— Если бы не ее деньги, — ответил усталый мужской голос, — тебе пришлось бы и сейчас мыть полы у соседей.
Линина комната была освещена лунным светом. Аккуратно застеленная кровать с никелированными шарами, небольшой стол, небольшой буфет, полка с книгами, занавеска на веревочке вместо платяного шкафа…
— Хозяйка нарочно ставит корыто по дороге в мою комнату, — засмеялась Лина. — Иначе как бы она знала, когда я прихожу. Да вы раздевайтесь. Снимите пиджак, галстук.
Она вынула из буфета бутылку водки и два стакана.
— За встречу, — подняла она свой стакан не чокаясь.
Домет снова почувствовал себя слепым, который идет за поводырем. Фрейлейн Лина выделялась из тех женщин, которых он знал: податливых турчанок, страстных сириек, нежных ливанок. И для нее он — «мужчина на ночь». Но это даже забавно: женщина поменялась ролями с мужчиной. Что ж, готовая роль для будущей пьесы. Он посмотрел на Лину. Эта русская женщина походила на какую-то странную птицу, которая не боится людей.
— Раздевайтесь, Азиз, — Лина налила себе второй стакан, — а то скоро ночь кончится. И пейте, это — хорошая водка. Я ее купила у арабов… — она осеклась, но тут же поправилась: — Я имею в виду, в Яффо.
Домет промолчал.
— А вы в самом деле араб, Азиз?
— Разумеется.
— У меня еще никогда не было араба.
— А у меня — еврейки.
— Вот и сравним!
Она толкнула его на постель, и он полетел в какую-то пропасть, а в голове грохотало корыто.
7
Раскрыв очередной номер «Зеркала», Амеири в сердцах выругался по-русски. Этот сукин сын Сильман, который воображает, что говорит по-немецки, напечатал разгромную рецензию на пьесу Домета. Слава Богу, Домет не читает на иврите, но до него рецензия конечно же дойдет: доброжелателей у нас — хоть отбавляй. Нет, этого так оставить нельзя.
Ответ Амеири был опубликован через два дня:
«В последнем номере „Зеркала“ его редактор почему-то выступил в роли литературного критика. В связи с этим хотелось бы ознакомиться с критическими работами господина Сильмана, опубликованными до его приезда в страну. А еще больше хотелось бы понять, как можно критиковать пьесу, которая не переведена на иврит! У драматурга Азиза Домета есть немало пьес, некоторые шли на больших сценах Берлина и Будапешта. Немецкая критика называет господина Домета „новым классиком“. Только у себя на родине господин Домет подвергается нападкам своих соплеменников за то, что относится к евреям, как к братьям. Мало этого, так на него набросился и господин Сильман. Где логика? Вернее, где тут собака зарыта?»
Сунув в карман газету со своей статьей, Амеири зашел в знакомый подвальчик возле базара Кармель, где подают холодное бочковое пиво — единственное утешение в такую жару.
Амеири жадно принялся за пиво, когда у его столика как из-под земли вырос поэт-ниспровергатель, завсегдатай салона Сильмана. Нечесаные волосы, мутные глаза и многодневная щетина свидетельствовали о том, что под воздействием водки на него опять нашло вдохновение. В миру поэта звали Хаим Кац, а он себе выбрал имя и фамилию Авот Исраэль, что в переводе значит «праотцы Израилевы». Облачен он был в неизменный комбинезон, а в руке держал газету со статьей Амеири. Авот подошел к столику и швырнул на него газету.
— Вы сошли с ума!
— И каким образом вы об этом узнали? — насмешливо спросил Амеири.
— Прочитав ваш опус о нашем благодетеле Сильмане. Вас же теперь на пушечный выстрел не подпустят к его салону! А уж от ваших произведений Сильман камня на камне не оставит. Можете не сомневаться.
— Экие страхи, — расплылся в улыбке Амеири: пиво было что надо. — Я на фронте на русских в атаку ходил и то не боялся.
— Подумаешь, — презрительно протянул Авот. — То на русских, а это на Сильмана! Кто вы, и кто он! Он же вас в порошок сотрет. И чего лезть на рожон? И ради кого? Ради какого-то араба! Графоман ваш араб! Хочет на евреях въехать в литературу. Да еще вокруг Лины увивался. Я за ней уже полгода ухаживаю.
— Ах, вот оно что! — засмеялся Амеири. — Отелло, оказывается, ревнив!
— Да, я ревнив, — обозлился Авот. — И вообще, считаю, что незачем путаться с арабами.
— А как же интернационализм?
— Я был и буду интернационалистом, — Авот гордо поднял голову.
— В таком случае, как вы допускаете, чтобы мы, евреи, столько натерпевшиеся от антисемитов, относились к арабам, как к нам — антисемиты?
— Ой, оставьте эти лозунги! Чем прославлять араба, лучше написали бы хвалебную рецензию на мой новый сборник «Человек — это я».
— Людовика перефразируете? — язвительно поинтересовался Амеири.
— Какого еще Людовика? — насторожился Авот.
— Короля Франции.
— Но-но! Ко-ро-ля! Да я в России царя свергал. — Авот так размахивал руками, что чуть не сбросил со столика кружку.
— Может, пива хотите? — предложил Амеири пришедшему в экстаз Авоту.
— О, благодарствуйте! — Экстаз как рукой сняло. — Вы — человек с большой буквы.
— Еще бы! «Человек — это я», — беззлобно засмеялся Амеири, сделал знак хозяину, и тот принес еще одну кружку.
Авот схватил ее обеими руками и не выпустил, пока не допил до дна.
— Да, человек — это вы, а Сильман — дерьмо, — изрек он после того, как перевел дыхание.
— Помилуйте, — удивился Амеири, — вы же только что назвали его благодетелем.
— Ну, назвал. Я и вас сейчас так назову. Хотите? Нет, вы скажите, хотите?
— Не хочу, — Амеири встал. — Ваш Сильман в самом деле — дерьмо, так ему и передайте. А про Азиза Домета вы еще услышите. Европу он завоевал, завоюет и Эрец-Исраэль.
х х х
В тот год в Эрец-Исраэль выдался особенно жаркий июль, и жители Тель-Авива спасались в каждой луже, не говоря уже о Средиземном море. Может, поэтому
