Белая ворона - Владимир Лазарис
Статья редактору понравилась.
— Как он выглядит, этот ваш Домет?
— Похож на Луначарского, — засмеялся Амеири.
— На кого?
— На русского министра. Никогда не видели? Ну, тогда… чем-то напоминает Вейцмана.
— Да что вы?
— Только волос на голове побольше.
— Какой же это Вейцман, если волос побольше? — засмеялся редактор. — Ну, а что вы скажете о нем как о человеке?
— Христианин. Исполнен любви и сочувствия ко всему человечеству, но особенно к своему народу и к нашему.
— А как к нему относятся арабы?
— Не любят его.
— Иначе и быть не может. Надо надеяться, что ему не придется бежать за границу и что его не убьют, — сказал редактор.
— Вы думаете, и до этого может дойти? — спросил Амеири.
— А вы так не думаете? — ответил редактор вопросом на вопрос.
— Что же будем делать с его пьесой? Она ведь действительно неплохая.
— Свяжитесь с Снльманом…
— А кто такой Сильман?
— Ах, да, вы еще не знаете нашу тель-авивскую богему. Он — редактор журнала «Зеркало». Сильман устраивает у себя дома чтения с чаепитием. Скажем, литературный салон. Собираются там наши мэтры и непризнанные гении, читают друг другу свои шедевры, обсуждают их. Пьеса Домета, правда, на немецком, но думаю, это не будет помехой. А экзотика какая! Араб написал пьесу о Трумпельдоре, да еще и по-немецки! Пожалуй, я сам позвоню Сильману, а вы договоритесь с Дометом.
х х х
В литературном салоне Сильмана собралось десять человек: сам хозяин — важный чернобородый Сильман; его увядающая жена-поэтесса, все еще строящая из себя капризную девочку; поэт-ниспровергатель в комбинезоне строительного рабочего на голом теле; двое литературных критиков, для которых литература кончилась на Шекспире; пожилая писательница — автор назидательных рассказов для детей и юношества; эссеистка, пытающаяся связать философию Толстого с религией бахаизма; популярный газетный фельетонист; профессор истории, мечтающий опубликовать свой бесконечно длинный роман о Герцле; и, наконец, рыжеволосая молодая писательница — автор скандального романа о свободной любви среди киббуцной молодежи. За ней ухаживали все мужчины в салоне Сильмана.
Осмотрев богему, Амеири подсел к молодой писательнице:
— А поесть тут дают? — спросил он шепотом.
— Вы здесь впервые? — тоже шепотом спросила она.
— Да.
Сильман поднялся с председательского места и осмотрел присутствующих:
— Дамы и господа…
— Еды не будет, только чай с вареньем. Вы — писатель? — наклонившись поближе к Амеири, прошептала молодая писательница.
— Еще нет, но очень хочется им стать.
— Тсс, вы мешаете, — зашикали со всех сторон.
— Дамы и господа, — повторил Сильман, — позвольте преподнести вам приятный сюрприз. Сегодня нас почтил своим присутствием известный арабский драматург… — Сильман заглянул в приготовленную бумажку, — Азиз Домет.
Гости посмотрели в дальний угол, где сидел хорошо одетый, черноглазый, смуглый человек, и вежливо зааплодировали. Мадам Сильман наградила Домета сияющей улыбкой, а молодая писательница опять тихонько спросила Амеири.
— Вы знаете этого арабского драматурга?
— Это я его сюда и привел, — ответил тот.
— Господин Домет, — продолжал Сильман, — прочитает нам отрывки из своей новой пьесы «Йосеф Трумпельдор».
По комнате прошел легкий гул удивления.
— Пьеса написана по-немецки, но, насколько я знаю, все присутствующие владеют этим языком.
Раздалось дружное: «Да, да».
— Прошу вас, герр Домет. Это место для вас, — он показал рукой на кресло, обитое плюшем. — Располагайтесь. Вода — на столике рядом.
Подавляя нервную улыбку, Домет встал, поклонился, прошел к своему месту, уселся поудобнее и раскрыл рукопись.
— Господа, я прочитаю вам отрывок из первого акта.
«Картина первая. Арабские повстанцы угрожают еврейским поселениям в Верхней Галилее. Трумпельдору поручено организовать оборону поселения Тель-Хай. На сцене — Трумпельдор и Двора. Они стоят у задника, на котором нарисован фасад дома, и говорят по-русски.
Трумпельдор: Сколько у нас оружия?
Двора: Не считая твоего маузера, один пистолет и два ружья.
Трумпельдор: Мало. Для настоящей обороны нам хотя бы еще три ружья.
Двора: Что же делать?
Трумпельдор: Надеяться на помощь твоего шейха.
Двора (обиженно): Он такой же „мой“, как и твой.
Трумпельдор: Но он же в тебя по уши влюблен.
Двора: Ну и что? А я, может, в тебя по уши влюблена.
Трумпельдор: Двора, перестань. Ты же знаешь, мы с тобой товарищи по оружию. А без шейха мы Тель-Хай не защитим.
Двора: Ну, какая на него надежда, он же — араб.
Трумпельдор: Как тебе не стыдно! Неужели ты думаешь, что все арабы — враги?
Двора: А ты так не думаешь?
Трумпельдор: Эх, Двора, Двора! Сколько мне еще с тобой работать, чтобы ты поняла: эта земля и наша, и арабов. Так что жить нам с ними вместе…».
Время от времени вытирая пот со лба, Домет дочитал отрывок до конца, выпил воды и сказал:
— А теперь — последняя картина из третьего акта.
«Тель-Хай. Рядом с домом сидят Трумпельдор, Сарра, Ицхак, Натан, Зеэв, Залман, Двора, Яаков.
Трумпельдор: Нам нужны люди, готовые отдать жизнь за Эрец-Исраэль. Мы должны создать новое поколение, у которого не будет личных интересов — только общественные. Железо, из которого можно выковать все, что нужно для нашей родины. Нужен винтик — я готов им быть. Нужно землю копать? Буду копать. Стрелять? Буду стрелять. Я готов на все, что нужно родине. На любой приказ — один ответ: готов.
Ицхак: Но как же тогда…
Раздается выстрел. Все вскакивают. Арабские повстанцы у входа в Тель-Хай.
Трумпельдор: Тревога! По местам!
Поселенцы разбегаются по своим постам.
Сарра: Ося, не открывай ворот. Они всех убьют.
Трумпельдор: Нас так просто не убьешь. Натан, пойди, переговори с их главарем.
Натан идет к воротам и переговаривается с арабами.
Натан (кричит): Их командир хочет, чтобы вместе с ним впустили еще шесть человек.
Трумпельдор: Впустить. И держать на мушке. Если что, по моему приказу открыть огонь.
Как только Натан открывает ворота, толпа арабов с
