Франц Энгел - Мера Любви
— Шутки шутить изволите, сир епископ? — оскорбился дом Бернард. — Смешно вам? А где повод, я вас спрашиваю? Где повод для такого веселья?
Аббат соскочил с кресла, в которое едва опустился, и принялся нервно ходить.
— А я вам вот что скажу, — остановился он перед Джованни, — тут впору плакать, а не смеяться, смеяться тут грешно. Вы видели, что в провинции делается, или смотрели, да не разумели?
Джованни испытующе взглянул на аббата снизу вверх:
— Вы посылали своих монахов для того, чтобы они шпионили за мной?
Аббат испуганно прикусил язык и разозлился еще больше.
— Диву я даюсь, сир епископ, вы догадливы только где не надо, а как дело до дела доходит, так вас и нет как нет, — дом Бернард принялся ходить вновь.
— Почему Вас, господин аббат, так беспокоят дела моей епархии? — перешел Джованни в наступление.
— Меня? Я… Меня все беспокоит, видите ли, — замялся аббат, ускоряя шаг, словно пытаясь бежать от неприятного разговора, который сам же и начал. — Как по-другому? Да вот, такой я беспокойный. Это ведь тоже люди, и кто по-вашему станет заботиться о спасении их душ? Надо ведь вразумлять, и вообще, а то, знаете ли, с вашим отношением… Вы, я слышал, никого не отстранили, не пригрозили даже.
— Мне нужно перед вами оправдываться, господин аббат? — Джованни не скрывал сарказма, он хотел даже добавить что-то вроде: «Вы уж не взыщите, если я ваше место занял», — но остановился и промолчал.
— Вы несправедливы. Я из лучших, так сказать, побуждений. Воистину, нерадивость должна искореняться, симония должна искореняться, и разврат, конечно. Разве вы не согласны? — дом Бернард как-то заискивающе посмотрел на Джованни, словно догадался, о чем тот подумал.
— Мне не нравится слово «искореняться», — Джованни вдруг почувствовал себя уставшим и бессильным. Как утомительно пытаться серьезно говорить с человеком, чье представление о жизни настолько отлично от твоего.
— Не нравится, — пробурчал аббат. — Мы призваны, — аббат вновь остановился и возвысил голос, — да, мы с вами призваны бороться со грехом!
— Со грехом, но не с людьми, — уточнил Джованни.
— Все люди грешники, и… — дом Бернард вдруг задумался.
— И как будем отделять грехи от людей? — спросил Джованни.
— Вы… Ну, знаете, вы опасно мыслите, сир епископ! — всполошился аббат. — Нужно искоренять грех, где бы он ни гнездился, ради их же, грешников, блага. Вы меня понимаете, Ваше Преосвященство?
— Я вас понимаю, дом Бернард, — ответил Джованни, позволяя аббату избежать прямого конфликта.
— Вот и прекрасно, сир епископ, — аббат, наконец, сел. — Хорошо, что понимаете. Разговоры разговорами, но это так все, — философия. А я вам вот что скажу: в вашей епархии мораль на самом что ни на есть низком уровне, стыдно признаться, до чего докатились эти священники вдалеке от начальства. — Дом Бернард немного помялся для приличия, давая Джованни возможность припомнить, до чего кто докатился. — Так вот, у меня к вам предложение, Ваше Преосвященство, я бы мог вам помочь, чтобы порядок был, и вообще…
Аббат поерзал в своем кресле, постучал пальцами по подлокотнику, а потом выпалил одним духом:
— Вам одному сложно, я понимаю, а вместе мы могли бы взяться как следует и выгнать всю эту шушеру, священников этих, одно название, и поставить на их место по паре моих братьев. Так уже много где делается, — дом Бернард произносил слова с особенным нажимом. — Монахи, они ведь привыкли к чистой жизни, не то что белое духовенство, которое все сплошь погрязло в мирской скверне. Кроме, конечно, его лучших представителей, — аббат поклонился Джованни. — И они, монахи, опять же, всегда под присмотром, то они в монастырь, то мы к ним с проверкой, и орден бдит, и устав не позволяет вольничать. Вы же сами знаете, монахи в этой юдоли печали — единственные люди, по духу живущие, а не по плоти, и свободные от плотских страстей. Не люди уже как будто, а ангелы… — Аббат наткнулся на острый взгляд Джованни и замолчал.
— Люди не могут становиться ангелами. Ангелы другой субстанции, — теперь Джованни поднялся со своего места.
— Да что вы к словам цепляетесь?! — возмутился дом Бернард, я вам дело говорю, а вы…
Я мог бы вам ответить, что подумаю, господин аббат, но я бы солгал, — сказал Джованни.
— Нет, ну что вы? Что вы вечно торопитесь, Ваше Преосвященство? Я не требую от вас ответа прямо сейчас! Вы, правда, подумайте, — невпопад заговорил дом Бернард. — Ах, и что же мы, обед стынет! — вдруг вскочил он. — Прошу вас к трапезе!
Дом Бернард суетливо открыл для Джованни дверь, пропуская его вперед:
— Пожалуйте, пожалуйте!
Аббат с поклоном указал Джованни, чтобы тот следовал за ним по галерее. Возле трапезной дом Бернард остановился:
— Ваше Преосвященство, у нас в трапезной принято соблюдать молчание.
— Я знаю, — кивнул Джованни.
Все монахи уже ждали аббата в трапезной, как положено, стоя каждый перед своим местом. Только двое молоденьких послушников были поставлены на колени у самого порога. Они низко поклонились, когда Джованни и дом Бернард прошли мимо них во главу стола. Джованни вопросительно взглянул на дома Бернарда, указывая на послушников, аббат прикрыл глаза и сложил руки на груди. Джованни не совсем понял, что бы это могло означать, но дом Бернард тут же сделал ему знак, предлагая прочесть молитву. Джованни отрицательно покачал головой, переадресовывая эту честь аббату. Дом Бернард торжественно произнес Benedic, Domine[4], чтец прочел тридцать пятую главу Устава святого Бенедикта об обязанностях братьев при занятии кухней. Все стояли молча и неподвижно, тишина была такая, что Джованни показалось, будто он услышал, как кто-то плачет. Он пригляделся. Коленопреклоненные послушники стояли слишком далеко, и Джованни скорее догадался, чем увидел, что один из них беззвучно рыдает, низко склонив обритую голову.
— De verbo Dei[5], — провозгласил чтец, что служило сигналом к началу трапезы.
Аббат сел, монахи сели, все потянулись к своим ложкам. Джованни остался стоять. Дом Бернард постарался привлечь его внимание, жестами выражая свое недоумение. Джованни не двигался. Дом Бернард не удержался и дернул его за рукав. Джованни, также жестами, отказался от принятия трапезы и протянул руку вперед, к несчастным послушникам, как к причине своего отказа. Дом Бернард очутился в очень щекотливом положении. Нарушать тишину не полагалось, но и молчать было невозможно. Он зашептал Джованни, стараясь говорить как можно тише:
— Они наказаны, сир епископ, извольте сесть.
— Я нс могу есть, когда другие не едят, — тоже шепотом ответил аббату Джованни.
— Чтец не принимает пищу, и дежурные, это вас не смущает, — возразил аббат уже почти в голос.
— Я знаю монастырские порядки. Дежурные уже поели, а эти дети страдают от голода, — Джованни тоже начал говорить громче.
— Они наказаны! — дом Бернард почувствовал, как впадает в панику, но ничего не мог с этим поделать, его авторитет расшатывался с каждым произнесенным словом. — Я здесь глава, я обязан наказывать вверенных мне чад, для воспитания, я за них отвечаю перед Господом!
— Что бы они ни сделали, простите их, — попросил Джованни.
— Эти послушники виновны в грехе обжорства, они ели хлебы милосердия, предназначенные для нищих, и я врачую их недуг необходимым лекарством — постом! — заявил аббат.
— Обжорством? Вы попрекаете их лишним куском хлеба. Побойтесь Бога, господин аббат, бедные дети, кожа да кости…
— Как вы смеете вмешиваться в управление моим монастырем?! — перебил Джованни аббат.
— Простите их, дом Бернард, они уже довольно наказаны, — вновь попросил Джованни.
— Вы здесь не имеете никакого права! Я вам не подчиняюсь! — аббат вдруг понял, что уже сам стоит и кричит во весь голос. Он огляделся: его монахи сидели притихшие, уткнувшись в тарелки. Дом Бернард швырнул свою салфетку на стол и бросился вон из трапезной.
Джованни вздохнул. Соблюдать тишину было уже излишне.
— Накройте им, — обратился он к дежурным. Монахи повиновались.
— Садитесь за трапезу, — пригласил Джованни наказанных. Послушники нерешительно пробрались за стол.
— Ешьте все, приказал Джованни, сел и взял хлеб и ложку. Монахи медлили, испуганно переглядывались, страшась ослушаться своего аббата.
— Читай, — обернулся Джованни к чтецу. Тот начал отрывок из Евангелия от Матфея. Остывающий обед и решимость Джованни одержали верх: приученные к покорности монахи подчинились и смиренно принялись за еду.
После трапезы, когда братия направилась в церковь, дом Бернард остановил Джованни в галерее, схватив его за локоть:
— Вон из моего монастыря! Сей же час убирайтесь вон! Вноситель раздора!
Джованни попытался высвободиться, но аббат только усилил хватку и, рванув Джованни на себя, зашипел ему в самое ухо:
