Ахмед Боков - Сыновья Беки
Рашид посидел-посидел с отцом, помолчал и не выдержал – выбрался из шалаша, пошел к арбе.
– Хасан, эй, Хасан! – позвал он.
Хасан будто только того и ждал, сразу вскочил.
– Ты не спал? – спросил Рашид.
– Нет, не хочется что-то.
– Мне тоже. Пойдем, посидим вместе. Будем сказки рассказывать.
– Пойдем.
– Рашид, ты куда? – раздался вдруг голос Гойберда.
– Я здесь, дади.
– Спать надо! Забыл, что завтра чуть свет подниматься?
– Я немного посижу. Не хочется мне спать.
Гойберд затих. Мальчишки, чтобы их не было слышно, сели поодаль. Земля сырая и холодная. Хасан принес из шалаша отцовскую шубу.
– На такой подстилке хоть до утра сиди – не замерзнешь, – обрадовался Рашид.
– А сидеть устанешь, можно и полежать, – добавил Хасан и привалился на локоть.
Небо было ясное, очень звездное и какое-то особенно большое. Иные звезды нависали так низко, что казалось, до них можно дотянуться рукой, стоит только подняться на ближайший холм. В селе сквозь деревья все видится не так.
– Интересно бы узнать, из чего все эти звезды! – сказал Хасан.
– Из золота, – уверенно ответил Рашид и тоже прилег.
– Откуда ты взял, что из золота?
– Мне так кажется. И дади говорил. Эх, упала бы одна из них сейчас к нам на шубу, пусть самая маленькая! На всю жизнь хватило бы. Я бы прежде всего лошадь купил и корову. Тогда, может, и нани выздоровела бы. Говорят, ей надо много молока и масла…
– И кукурузу под кол не стали бы тогда сеять, – улыбнулся Хасан.
– Под кол лучше родит.
– Если бы так, все бы сеяли под кол.
– Пусть не сеют, а под кол кукуруза лучше! – стоял на своем Рашид.
– А я бы прежде всего купил верховую лошадь, – мечтательно протянул Хасан. – И тогда уж в день байрама все флаги и платочки были бы моими. На нашем мерине не выедешь – девушки засмеют. А еще, – добавил он после минутного молчания, – я купил бы винтовку и наган.
– Зачем они тебе? – удивился Рашид.
– Узнал бы зачем, если бы они у меня были!
Хасан отчетливо представил себе Саада: борода как кусок овчины, щеки – что тебе спелая земляника. «Хасан, отомсти!» Эти предсмертные слова отца неотступно звучали в ушах мальчика.
Оба друга умолкли. Каждый думал о своем, когда вдруг одна звезда, будто в ответ на желание Рашида, сорвалась с неба и устремилась к земле, оставляя за собой золотой след. Вскочив с места, Рашид внимательно следил за ее движением.
– Хасан! Похоже, она упала в нашем селе! – закричал он. – Интересно, в чей двор угодила? Вот бы попала к нам или к вам. Мы бы поделили ее поровну. Правда ведь?
– Уж конечно не поссорились бы.
– И стали бы мы богатыми!.. А как ты думаешь, Хасан, Угром и Саад тоже нашли чего-нибудь? Если не звезду, то клад. Иначе откуда бы им накупить столько овец?
– Размечтался ты, как маленький! Клад! Золотые звезды! Богатство и Угром, и Саад, и другие нажили нечестным путем. Чужое все у них.
– Как чужое?
– Атак! Обманывают людей, обирают, вот и богатеют!
– Так почему же у них не забирают?
– Не знаю. Боятся, наверное.
Больше они об этом не говорили. Да и что еще скажешь, что ответишь? Не только дети, взрослые не знали, где им искать ответа на такие вопросы.
Неподалеку подала голос перепелка.
– Хасан, слышишь, она говорит: «Таппа-тап, тап-па-тап».
– А вот и нет! «Ватта-пхид, ватта-пхид», – кричит перепелка.
– Что это значит?
– Она так лягушек дразнит…
Ребят понемногу стала дрожь пробирать. Хасан сходил за одеялом.
Укрывшись потеплее, они затихли и, разморенные теплом и усталостью, скоро уснули.
Солнце еще не взошло, когда Гойберд разбудил сына.
– Вставай, мальчик. Разлеживаться нам нельзя. Клянусь Богом, нельзя. Поднимайся, сынок.
Хасан тоже проснулся.
Небо звенело. Пел свою песню жаворонок, надрывались перепела. И сейчас, казалось, они кричали: «Гатта, кянк, гатта, кянк, гатта, кянк – вставай, мальчик, вставай, мальчик».
По склону вниз гнал лошадей Исмаал.
3
Из-за хребта едва проклюнулось солнце, когда уже была проложена первая борозда.
Хасан, держа в руках вожжи, шел по стерне и погонял лошадей. Сями тяжело ступал по борозде.
Исмаал успел уже раскидать зерно на всем отрезке, который они наметили вспахать в этот день, и ушел в шалаш. Таков неписаный закон: кто ночью стерег коней – тому днем спать.
Следить за тем, чтобы лошади не уходили в сторону, задача нелегкая. Из конца в конец саженей двести.
Хасан не спускает глаз с лошадей. Но вот Сями поднимает плуг и резким движением опрокидывает его. Хасан облегченно вздыхает. Только радость его недолгая. Лошади поворачивают, и все начинается сначала.
В первые часы работа эта казалась Хасану даже интересной. Но однообразие делало свое дело. К тому же и усталость одолевала. Хоть бы поле было ровным. Так нет же! То подъем, то спуск. Все труднее ноги передвигать – как свинцом налитые с непривычки. И, будто назло, всюду торчат прошлогодние кукурузные корешки, того и гляди, носом вспашешь землю.
В прошлом году Хасан прошел с отцом два круга, даже обиделся, что больше не пришлось. Зато сейчас с удовольствием бы стал делать что угодно, только не это.
Вот Сями идет себе за плугом! Босиком по мягкой земле. И никаких тебе кочек под ногами. А Хасану из-за этих колючих корней и чувяки нельзя снять.
Мальчик то и дело поглядывает на солнце, но оно стоит на одном месте, словно начищенный до блеска медный таз.
Хасан видит на противоположном склоне Гойберда и Рашида. Гойберд обеими руками высоко поднимает, а затем с силой опускает тяжелый кол. При каждом ударе он низко склоняется к земле, будто кланяется ей, просит, чтобы пожалела его за мучения, уродила бы побогаче. Сын с сумой на шее идет следом за отцом, бросает зерно и ногой засыпает ямки.
К полудню и кони из сил выбились, так и норовили остановиться, передохнуть. Сями то и дело напоминает Хасану, чтобы погонял, и сам все понукает. Но лошади едва плетутся. Особенно хасанов мерин. Он и поначалу не торопился, но две другие – они еще молодые, разум не тот, что у старого мерина, – сразу взялись резво. Им нет дела, что старине это тяжко. В два счета его замучили и себя загнали. А теперь вот и толку мало, что молодые: крикнут на них – тогда и рванут. А мерин и того сделать не может, весь в пене. Клочья шерсти на его боках похожи на траву, примятую ливневым потоком. И весь он дымится паром, как земля ранней весной.
Хасан идет и думает: «Вот сейчас будет конец борозды и Сями велит распрягать коней!» Но Сями молчит, губа его неподвижно висит. «Неужели он никогда не устанет?» – удивляется Хасан.
Но вот наконец, когда все, кто пахал на других участках, уже распрягли, и Сями сказал долгожданное:
– Давай и мы отдохнем…
Наскоро перекусив, Хасан ничком повалился на траву около шалаша. Все тело будто свинцом налилось и болело: ни ногой шевельнуть, ни рукой. Страшнее всего было то, что нежиться предстояло недолго, – того и гляди, Сями позовет.
В эту ночь Хасану уже было не до сказок и не до красоты неба. Он завалился спать с наступлением темноты.
На другой день с Хасаном работал Исмаал. Он частенько останавливал лошадей, давал им передохнуть. И жизнь уже не казалась Хасану такой мрачной, как накануне.
– Видать, нам еще придется повозиться с десятиной Товмарзы, – сказал Исмаал, – а я-то надеялся, что с обеда за твою примемся. Не зря говорится: загадать легко, сделать трудно. Ну ладно, и завтра поработаем.
Хасан очень горд, что Исмаал говорит с ним на равных, как со взрослым. А ему так надо скорее стать взрослым!..
В полдень приехал Товмарза, а с ним и Соси, которому не терпелось посмотреть, как идет у него пахота, да и обед сыновьям привезти надо было.
Соси ссадил Товмарзу и, не сказав никому ни слова, тронул арбу к своему полю.
За спиной у Соси сидела Эсет. Она держалась одной рукой за борт арбы и глядела на Хасана. Ей и невдомек, что родители хотят возвести глухую стену между детьми. Эсет – не теленок, к стойлу ее не привяжешь. Девочке скучно одной, потому она и тянется к Хусену. И нет ей никакого дела, беден он или богат, обут или бос. Просто им хорошо вместе, весело. И Хусен такой добрый, не то что ее брат Тархан. Хусен никогда не обижает Эсет… Будь на то ее власть, плетень, разделяющий их дворы, не простоял бы и дня.
Хасан не смотрел на девочку. Он, может, и не заметил ее вовсе. Глаза его не отрывались от Товмарзы, который широким уверенным шагом шел прямо на них.
Как обрадовался Хасан, когда третьего дня Товмарза убрался восвояси. Пусть им надо пахать за него, лишь бы не видеть перед собой самодовольной физиономии этого болтуна. И вот, на тебе, явился…
После обеда Товмарза предложил Исмаалу:
– Ты передохни, я сделаю пару кругов.
– Ни к чему это. Я не устал, – попробовал из вежливости отказаться Исмаал, хотя не прочь был немного подремать после обеда в тени шалаша.
– Кости размять хочется, – сказал Товмарза.
