Печать Цезаря - Альфред Рамбо

— А я-то, я-то! Сын вашего благодетеля и вашего начальника, которого он поручил бы вам, если бы мог говорить, поручил бы под защиту силы ваших рук и вашей привязанности, — что же я буду делать? Каки ми щитами стану защищать я оставленное мне имущество и землепашцев, порученных моему попечению. С какими мечами двинусь я, чтобы исполнить его желание и освободить родину? Кто поможет мне наказать его убийц?

И, опустившись на землю, я при всех заплакал горючими слезами от горя и отчаяния.

В это время я услышал за собой лёгкие шаги матери, и встав, чтобы пропустить её, я был поражён тем, что увидел.

Она шла медленно и торжественно, как дочь и супруга короля, левой рукой опираясь на плечо друида, а в правой держа ветку ярких цветов. С лица её исчезло всякое выражение скорби; голубые глаза её были подняты к небу, и она улыбалась самой счастливой улыбкой. Меня в конец поразило то, что на ней было праздничное платье белоснежной белизны, шерстяной голубой плащ с мешком, серые сандалии, перевязанные красными и золотыми шнурками. В волосах, только что вымытых, причёсанных и заплетённых, были воткнуты золотые шпильки; ожерелье из янтаря и золота сияло у неё на шее, голые руки её были стянуты наверху золотыми браслетами, золотой цепью соединявшимися с браслетами, охватывавшими кисть руки. На ногах тоже были браслеты. На пальце было надето обручальное кольцо. Она походила скорее на невесту, отправлявшуюся на свадьбу, чем на вдову, оплакивавшую своего убитого мужа. Стоя на пороге, она заговорила так:

— Сын мой, друзья мои, верные слуги моего супруга! Вы видите меня нарядной и счастливой, как бы отправляющейся на празднество. Сегодня я увижу своего мужа, благородного Беборикса, потомка Гу-Гадарна. Сегодня я праздную свою свадьбу с ним, свою настоящую свадьбу: это будет не союз, заключённый двадцать лет тому назад, союз, который могли разорвать меч неприятеля, копьё изменника, зависть богов, но блаженный, нескончаемый...

Я бросился к друиду и сказал ему:

— Объясни мне, старец, что всё это значит?

— Сын мой, — отвечал он, — я тщетно старался отговорить её от этого намерения. Она хочет умереть на трупе твоего отца... Напрасно старался я убедить её, что боги ныне не требуют таких жертв... Это был обычай во времена наших предков, но ныне...

— Ныне! — перебила его мать. — А почему же и теперь не поступить мне так же хорошо, как поступали благородные женщины во времена наших предков?.. Разве Беборикс менее достоин, чем герои прежних лет, уносившиеся на небо в объятиях своих супруг?.. Разве он виноват в том, что погиб от тёмной руки? Может быть, боги захотят удержать его в нижних слоях рая, потому что он погиб не на войне. Разве не правда, друид, что я, умирая добровольно, могу проникнуть в нижние слои, взять там своего супруга и подняться с ним в царство вечного блаженства, где усопшие смертные могут взирать на единого Бога, заключающего в себе всех богов?

— Ты, — вне себя вскричал я, — ты хочешь умереть! Погибнуть страшной смертью! Почувствовать не груди холодную сталь!

— Успокойся, — сказал мне друид, — она понюхает только эти цветы, что у неё в руках, и тотчас же душе её отлетит вместе с ароматом, которым я их пропитал... Хотя я отговаривал её от этого намерения, но не могу сказать, чтобы я порицал её... В наши времена такие жертвы, может быть, нужны, чтобы умилостивить богов... Будь уверен, что душа твоего отца, взятая душой этой героини, пройдёт в область вечного блаженства, куда не проникала ещё никогда душа воина... Выше даже, чем могла бы проникнуть душа друида. Как ты ни гордишься славой своего отца, но ещё более можешь гордиться своей матерью. Сын героя и сын блаженной, чем же ты будешь для Галлии? Преклонись перед волей этой царской дочери. Преклонись перед волей богов, внушённой ей.

Я бросился на колени перед матерью и, рыдая, поцеловал край её одежды.

Она же, улыбаясь, подняла меня и, положив руки мне на голову, благословила меня. Потом прижала меня к своему сердцу и проговорила:

— Прощай! Сегодня я буду с твоим отцом, и расскажу ему, какого благочестивого и храброго сына оставляем мы.

Все воины точно также бросились к ногам её, и все в один голос воскликнули:

— Мы не покинем тебя! Укажи нам путь и возьми нас с собой к твоему супругу.

— Я знаю о вашем великодушном намерении, сказала она, — но выслушайте меня! Я, Эпонима, мать Венестоса, именем супруга моего Беборикса, именем сына моего приказываю вам жить... Живите, чтобы служить вашему молодому господину, живите, чтобы отмстить за своего усопшего господина, живите для будущей славы нашего дома, живите, чтобы спасти нашу родину и освободить братьев!

Только два человека остались на коленях: Придано и Вандило.

— Госпожа! — сказал Придано. — Я стар, я не могу более приносить пользу твоему сыну; я уже служил двум великим предводителям из этого дома. Слуге можно извинить, если он переживёт одного господина, но пережить двух бесчестно. Да и кроме того, я так часто видел, как тучи носились по небу, что не могу устоять против желания взглянуть, что делается по другую сторону их... Позволь мне следовать за тобой!

Другой продолжал:

— Госпожа, а я ещё старше его, да и к тому же слеп. Какую пользу могу я принести твоему сыну? Я служил трём поколениям моих господ, они любили моё пение и там наверху, вероятно, ждут меня. Да и кроме того, я так часто переживал жизнь людей, давно скончавшихся: Гу-Могущественного, Бренна и их походы в Италию, Грецию и Азию, и мне кажется, что там у меня друзей более, чем тут... Смерть точно пренебрегает мной, забыла меня... Я хочу напомнить ей о себе... Позволь и мне последовать за тобой!

Мать улыбнулась и обоим им сделала знак согласия.

В глубине ямы с беловатыми стенами возвышалась колесница отца.

Мать села в эту колесницу. На коленях у неё лежало тело отца в полном воинском вооружении, с волосами, вымытыми известковой водой и с лицом, прикрытым тонкой золотой пластинкой.

Подле него точно спали его верный конь и охотничьи собаки с перерезанными горлами. Придано стоял, опершись на свой меч; Вандило сидел на дышле колесницы с арфой на коленях и пальцами словно перебирал струны.

Глядя на воина и на барда, можно было подумать, что умирать очень легко и приятно. В могилу ежеминутно спускались слуги и ставили там