Печать Цезаря - Альфред Рамбо
— Лето уже миновало, и скоро наступит зима, — Продолжал другой, — с тех пор, как мы просили касторов пойти на помощь нашим соплеменникам против римлян.
— Да, — сказал третий, — они ведь отличаются от гонливой белки и барсуков тем, что те спят от первого снега, а касторы засыпают, когда сыплются дротики.
— Хотите, я вам покажу, на что похож нос кастора? — вмешался четвёртый, бледный малый, с длинной шеей и неприятной наружностью.
Он взял в печке уголь и нарисовал на стене бобра, сидящего так, как их изображали на нашем оружии, но бобёр этот трусливо прятался за дуб при виде показавшегося в отдалении римского солдата. Это был действительно бобёр, но рисовальщик сделал голову животного с чертами лица моего отца; короткие усы бобра он нарисовал длинными и придал ему воинственный вид.
Наши касторы вскипели негодованием, но смотрели на Боиорикса, как на старшего, и ждали, что он скажет насчёт этой дерзости.
Боиорикс вообще был туг на понимание, а в особенности после выпитого вина и сикеры. Привстав со скамейки и упираясь громадными кулаками о стол, согнув спину и покачиваясь на громадных ногах, он смотрел, выпучив свои круглые глаза, на рисунок стене, не обращая внимания на смех присутствующих, и точно не понимая, о чём идёт речь. Когда он наконец понял, то выпрямился во весь рост, крикнул так, что стены задрожали, и, схватив громадный свинцовый жбан, пустил им в рисовальщика. Насмешник видел это движение и нагнулся с быстротой молнии; жбан только задел его, но зато попал в одного из стоявших сзади него насмешников прямо в переносицу и пробил ему голову.
Другие островитяне, пользуясь тем, что между ними и Боиориксом стоял громадный стол, поспешно бросились к выходу из дома; но на пороге они были настигнуты, и тут произошла страшная свалка. На их отчаянные крики сбежались со всех сторон и, не разобрав даже, в чём дело, принялись кричать:
— Бей! Бей! В воду! В воду!
Вскоре гвалт разнёсся по всему городу. Всякую минуту против наших прибывали новые шайки горожан. Старые распри между рекой и островом пробудились. На наших летели камни, горшки, словом, всё что можно было бросить. Боиорикс, не собираясь даже обнажить своего меча, только поднимал и опускал громадный кулак, пробивая головы, выбивая глаза, расплющивая носы, сворачивая челюсти. Горожан убегали на минуту домой и возвращались с копьями, мечами, луками и пращами.
Отец мой выбежал на шум в сопровождении товарищей, старейшины Лютеции сильно поотстали от него. Он попытался остановить драку. Лат на нём не было, и шлема он не надел, потому что желал, чтобы его все узнали.
В эту минуту один из негодяев, с которым у него были неприятности по поводу охоты или рыбной ловли, бросив в него коротенькое копьё, нанёс ему в грудь смертельную рану.
Он упал, воины окружили его, и под прикрытием тёмной ночи они по узким переулкам пронесли его к мосту и перешли на другой берег. Многие из наших были ранены, и почти у всех было поломано оружие.
Мать моя не слушала этого рассказа. Она лежала на окровавленной груди отца, приложив лицо своё к его лицу, свои уста к его устам, точно хотела вдохнуть в него свою собственную жизнь, прикрыв его своими волосами, как золотым покровом. До самого полудня её не могли оторвать от него.
Между тем из всех деревень реки постепенно сбегались начальники, всадники, конюхи и крестьяне. Несколько тысяч человек кричали и плакали вокруг тела отца, потрясая пиками и мечами.
Наконец мать приподнялась. Она тихо встала и обвела всех только что плакавшими, но теперь уже сверкающими и сухими глазами. Она заговорила сначала медленно, но потом быстро и начала причитать о своём несчастье и о своей тяжёлой потере.
Она говорила, от каких благородных предков происходит Боиорикс, какая, почти божественная, кровь текла в его жилах, кровь Гу-Могущественного. Она упомянула о его подвигах на охоте и на войне, о его схватках с зубрами, с медведями и громадными волнами, пожиравшими детей, о его битвах с врагами, о его поединке с великими предводителями в янтарном и алмазном ожерелье, о его славных походах на остров Британию, о сокровищах, приобретённых им, и о черепах, украшающих его дом. Каким верным Кругом был он для своих союзников, каким покровителем для своих подчинённых, каким отцом для своих крестьян! Он был оплотом страны, непроницаемым щитом, копьём, постоянно наклонённым, мечом, постоянно поднятым для защиты хороших людей и для поражения злых. Кто когда-нибудь тщетно обращался к нему? У какого спутника спросил он об имени, прежде чем оказать ему широкое гостеприимство? Какой нищий отошёл от его дома, не утолив голода и жажды? Какой несчастный обращался к нему и не нашёл утешения? Он был силён, добр, счастлив, счастлив как бог. И теперь он лежит тут, у порога своего гостеприимного дома, с грудью, поражённой рукой убийцы, и голубые глаза его сомкнулись навеки. Он пал не так, как желал пасть — на поле брани, при дневном свете, среди поднятых мечей и развевающихся знамён, защищая свою родину и свой народ. И из всех копий, поднимавшихся там кругом, ни одно не отстранило удара от его груди, никто из храбрецов, охотно пожертвовавших бы за него жизнью, не возвратит румянца на его щёки, блеска его голубых глаз. Он оставил сына своего сиротой, покинул свою возлюбленную жену, свою рабыню, свою дочь Двадцать лет совместной жизни, верной дружбы кончились окровавленным прахом. Когда дуб падает, что становится с обвивавшим его плющом? Когда вылетает душа, тело распадается прахом. Смерть Беборикса есть смерть Эпонимы. Да соединятся они в одной могиле!
Пока мать говорила всё это, женщины рыдали, а воины ударяли в щиты.
Сколько с тех пор прошло лет, а я до сих пор слышу её голос, взывающий к богам и умоляющий душу покойника вернуться в его тело. Она плакала то с отчаянием ребёнка, призывающего свою мать, то с горечью покинутой женщины. Наконец, обессилев от горя и слёз, мать упала без чувств, и её вынесли.
После обеда приехал старый друид и прямо про шёл к ней. Он долго говорил с ней и, вероятно, успокоил её и внушил надежду на будущую жизнь. Ночью она немного заснула. Труп отца, поставленный в ни жней большой комнате, на ложе из оружия, был окружён стражей из трёхсот воинов, державших на мечах зажжённые факелы.
На рассвете следующего дня неподалёку от деревни была вырыта громадная яма.
Воины, вскормленные у нас в доме, пришли мне объявить, что они намерены последовать за своим господином и благодетелем
