Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский
— Смертного греха на душу не возьму! — твердо заявил Ландсберг. — Что хочешь со мной делай — нет моего согласия!
— А тебе и не надо свои ручки марать! — усмехнулся Баранов. — Желающих поквитаться с Карагаевым и без тебя хватит! А исделать тебе надобно вот что будет…
— Погоди, уважаемый! — Ландсберг протестующее поднял обе руки. — Погоди, не говори более ничего! Пойдем-ка, на воздух выйдем отсюда! Не обговариваются такие дела — чтобы сотня ушей вокруг была!
— Ты что же, каторге не доверяешь? — прищурились на Ландсберга иваны. — Каторга по уставу живет, болтать никто не станет, за длинные языки на ножи у нас положено ставить!
— Устав уставом, а любой человек слабину дать может! — Ландсберг поднялся. — Здесь я слушать больше ничего не желаю, уважаемые! Хотите — на дворе подожду?
— Ну жди, — усмехнулся Баранов. — Может, кто и выйдет…
Ждать Ландсбергу пришлось недолго. Вскоре рядом с ним проявились из темноты фигуры двух иванов.
— Горд ты, все ж, чрезмерно, Барин! — длинно сплюнул на землю Иван Пройди-Свет. — Без оглядки живешь!
— Как раз с оглядкой, уважаемый! — возразил Ландсберг. — Ты говори, чего от меня требуется.
— А требуется от тебя, уважаемый, чтобы ты Карагаева в день, который мы тебе укажем, привез в Ведерниковский станок. Туды ведь столбы сейчас с проволокой ставят? И народишко арестантский на тех столбах корячится. Так вот, соберешь в тую ватагу, что столбы ставит, людишек, которых мы тебе укажем. Они все и сделают. Твое дело — Карагаева туды привезть.
— Карагаев гнида умная. Лютует, собака, а себя бережет, — ввернул второй иван. — С двумя револьвертами ходит. Твое дело — привезть его на место так, чтобы ён ничего не заподозрил.
— А с чего это ему доверяться мне? Он со мной и не говорит никогда…
— Ты сюды слухай, Барин. Ты ведь на разнарядках бываешь? Бываешь! Заказываешь рабочих — туды столько-то, сюды… Вот и сделай так, чтобы в Ведерниковский станок дополнительную ватагу попросить. Кого — я те после скажу. Пожалуйся: мол, каторжные рабочие плохо работают, не слухают тебя. Попроси, чтоб надзирателя тебе в помощь дали, для соблюдения порядка. Понял?
— А если другого пошлют? Не Карагаева?
— Надо исделать так, чтоб он сам напросился в Ведерниковский станок! Когда на разнарядке будешь на каторжных жаловаться, упомяни Трифонова и Афанасьева. Они, мол, более всех воду мутят, других сбивают с толку. Как тока Карагаев про этих двоих услышит — сам вызовется ехать с тобой!
— С чего это?
— На Трифонова да на Афанасьева у него давно зуб вырос. Того и другого не раз на «кобылу» посылал. Одного за дерзкие разговоры, другого за бабу. Бабенку одну, из прошлогоднего сплаву, Карагаев к себя в сожительницы всё сманивал. А она взяла да и к Афанасьеву сама пошла. Он на морду красивый шибко, Афанасьев, вот бабы к ему и липнут. Верно говорю, Барин: как услышит Карагаев про энтих двух — сам вызовется ехать к ним, порядок наводить!
— Ну поедет он. А далее что?
— А ничего! Заранее место подберешь, чтоб немного не доехать до станка. Чтобы лошадь на том месте придержать — на повороте, али камень на дороге мешать проезду будет. В том месте людишки из кустов выскочат, на Карагаева насядут — тут ему и конец.
— А я, испугавшись, в станок поскачу, тревогу поднимать? Напали, мол… Так, что ли?
— Так. Только шибко не спеши, с тревогой-то. Дай людишкам дело сделать. Двое после того, как Карагаева кончат, в бега подадутся. В Ведерниковском станке солдат караульной команды всего трое. Все за беглыми не побегут, не положено. И все едино — дай беглым подальше уйти.
— Так ведь все равно поймают. Я слышал, на Сахалине долго не бегают… А как поймают — допросят. И всё наружу выйти может…
— А енто уже не твое дело, Барин! Твоя забота — Карагаева на место привезть, спытание нашенское сдюжить. Ну и, канешно, когда людишки из кустов выскочат — гляди, чтобы Карагаев за револьверты свои не успел схватиться. Если что — придержишь, силенки, чай, не занимать. Понял?
— Так! — понятливо покивал Ландсберг. — Сначала разговор был — привезти Карагаева на нужное место, и только. Потом говоришь — людишек нужных в ватагу, что столбы ставит, собрать. Теперь, оказывается, еще и придерживать надо Карагаева… Не пойдет, уважаемый!
— То исть, отказываешься каторге помочь, Барин?
— Так ведь выходит, что и так, и этак мне конец, мил-человек! Чего ж мучиться-то понапрасну стану? Про назначенное вами испытание сотня человек в тюрьме, не меньше, слыхала. Донесет кто-то, схватят меня, людей повяжут, которых каторга исполнителями назначила… И Карагаев цел останется, и мне конец. Вот и все ваше «испытание»!
— Отказываешься?
— Отказываюсь. Раз каторга надумала Карагаева порешить, так и без меня порешат. Меня ведь иваны убрать вместе с ним хотят. Разве не так? Я вам поперек горла, уважаемые! Зло на меня держите, что не желаю быть на вас похожими. Что в каторгу пришел, чтоб не по-волчьи жить, а принять наказание, людьми за мой грех назначенное. Так что отказываюсь! — вздохнул Ландсберг, без страха поглядывая на темные фигуры. — Делайте что хотите! Только учти сам, и другим передай, уважаемый! Захотите со мной посчитаться — дорого жизнь моя вам обойдется! Я солдат, и убивать умею. Слыхал, небось? Сколько смогу — стольких варнаков на тот свет с собой и захвачу, понял?
— Понял, Барин! Только и ты не торопись! Гонор гонором, а все ж подумай! Каторга до завтрева ответ твой окончательный ждать станет.
Завизжала дверь, в светлый прямоугольник проема высунулся кто-то, окликнул:
— Барин, ты тута? Пазульский откушал уже, зовет тебя. Иди поскореича!
* * *
— Стало быть, ты и есть тот самый Барин! — подслеповато прищурился на Ландсберга патриарх каторги. — Слыхал, как же… Молодой ты… Сколько годков?
— Двадцать семь, уважаемый.
— Двадцать семь, — покивал старик. — А присудили тебе пятнашку?
— Четырнадцать лет, уважаемый.
— Я ж говорю — молодой. И выйдешь молодым, коли правильно себя вести станешь. Ладно, Барин, мне пока до тебя дела нету. А позвал потому, что народишко попросил: гордый ты, говорят, очень. Вот, гордый-гордый, а к старику пришел, хе-хе… Да и посмотреть в личность твою любопытно было, каюсь, грешник! Был в третьем нумере-то?
— Был.
— Спытание каторжанское принимаешь, Барин?
— До завтра подумать можно, сказали.
— Ну, стало быть, думай!
— Откажусь я, уважаемый. Слыхал я, что иваны своему слову истинные хозяева. Захотят — дадут, захотят — обратно возьмут. Так и с моим испытанием. Одно пройдешь — второе назначат, потом третье.
Пазульский усмехнулся, потеребил длинную
