От Руси к России - Александр Петрович Торопцев
В середине сентября царь приказал свезти в Москву и ближайшее Подмосковье провинившихся стрельцов, и началось новое, страшное следствие. В селе Преображенском Федор Юрьевич Ромодановский, получивший нагоняй от Петра, теперь исправлял свою ошибку. В четырнадцати специально оборудованных камерах производились пытки стрельцов. Их руки со спины привязывали к перекладине и били кнутом «до крови на виске». Если пытуемый держал удары кнута хорошо и не сдавался, не наговаривал на себя, то его выводили на улицу, где постоянно горели около тридцати костров: один, например, горел ярким пламенем, «заготавливая» в огне угли, а на другом, в углях, уже жарился стрелец молчаливый. Многие, конечно же, пытку углями не выносили, кричали так, что даже у пытавших что-то вздрагивало внутри, но даже в диком крике своем стрельцы не сдавали Софью. Не руководила она заговором и мятежом, и все. Некоторые воины пыток не выдерживали, «сознавались». Мы хотели перебить иностранцев в Немецкой слободе и посадить на русский престол Софью. Но даже поджаренные, истекающие кровью стрельцы, даже в полуобморочном состоянии не сознавались в главном, не сдавали царевну, упрямо твердили: она не участвовала в мятеже.
Среди воинов не было очень уж сильных личностей, таких, например, каким являлся «русский Спартак», Степан Разин, который, будто бы на спор с самим собой, молча переносил нечеловеческие пытки. Стрельцы были люди попроще. Они визжали, кричали, плакали, умоляли пытавших, но Софью они не сдавали.
Петр повелел пытать еще изощреннее.
И тогда те, что были совсем попроще, то есть послабее, не вынесли. Оказывается, стрелец Васька Тума получил письмо Софьино от нищенки, привез его товарищам. Нищую вскоре нашли. Васька Тума признал ее. Она не признала его, не созналась ни в чем. Я – нищая, хожу по миру, прошу милостыню, просила и у Софьи. Никаких писем ее никогда никому не передавала. Я – нищая. Мне хватает милостыни для полного счастья.
Никто в этот лепет нищенки не верил. Ее пытали. Она, тихонько шевеля губами, читала молитву. Глаза ее были добры и спокойны. Она умерла тихо. От боли. Душевной и физической. Люди Ромодановского очень старались. Сам царь иной раз – на что уж занятой человек был! – сам присутствовал на пытках, на казнях. На допросы и пытки брали слуг царевны, а также сестру ее Марфу. Ничего «хорошего» для Петра они не сказали.
Следствие зашло в тупик. Пора было кончать со стрельцами. В последний день сентября перед воротами Белого города плотники установили виселицы. Патриарх попытался приостановить расправу. Петр I обошелся с ним сурово. Монарху не нужны были патриархи, царь разговаривал с владыкой как с мальчишкой. Остановить Петра не смог бы никто. Если верить некоторым данным, сын Тишайшего собственноручно отрубил головы пятерым стрельцам, перед тем, как длинная вереница телег потянулась из Преображенского к виселицам, аккуратно расставленным перед воротами Белого города.
На каждой телеге со свечами в руках сидели, угрюмо озираясь, по два приговоренных. За телегами шли стрельчихи и их дети, стрельчата. И стоял бабий вой над Москвой. В первый день повесили 201 стрельца.
Затем был устроен перерыв на одиннадцать дней. Царь, видимо, решил что казнь двухсот одного человека научит неразговорчивых стрельцов, и они скажут ему главное, сдадут Софью. Пытки продолжились.
Впрочем, дело здесь было не в Софье. А в преобразованиях, которые начались в селе Преображенском обрезанием боярских бород. Петр шел напролом. Как секач, ведущий за собой табун кабанов. Остановить его было невозможно. Он решительно крушил все старое, расправлялся с теми, кто мешал ему, беспощадно. Стрельцы подвернулись как раз вовремя (в жизни великих людей много логичного) и очень кстати. Они были достойны сурового наказания, но беда в том, что время требовало от Петра I самых решительных действий. Наказали стрельцов не сурово, но жестоко.
С 11 по 21 октября в Москве ежедневно казнили изменников, колесовали, вешали, рубили головы. На Красной площади, в Преображенском, у ворот Белого города, неподалеку от Новодевичьего монастыря: перед окнами кельи, где проживала Софья, повесили 195 человек. В феврале казнили 177 человек. (К делу стрельцов царь возвращался еще не раз, вплоть до 1707 года, когда казнили наконец-то Маслова, читавшего «письмо Софьи» соратникам.)
Уцелевших после казни воинов разбросали по тюрьмам, а тех, кому совсем повезло, сослали в приграничные города на каторжные работы. Некоторые добросердечные люди обвиняют в неоправданной жестокости великого преобразователя, но жестокость та была оправданной, как это ни печально звучит. «Стрелец Жукова полка, Кривой, содержащийся в Вологодской тюрьме, со зверским бешенством кричал перед другими колодниками и посторонними людьми: «Ныне нашу братию, стрельцов, прирубили, а остальных посылают в Сибирь: только нашей братии во всех странах и в Сибири осталось много. И в Москве у нас зубы есть, будет в наших руках и тот, кто нас пластал и вешал. Самому ему торчать на коле»»[173].
На коле торчать охочих мало. Петр I знал о настроениях стрельцов, иллюзий по отношению к ним он не питал, и в бедах этих воинов «боярского века», «бунташного века» повинна в большей степени царевна Софья, чем ее великий брат. Это она раздразнила стрельцов своими просьбами подавать челобитные в Кремль и требовать от Боярской думы, от правительства принятия государственных решений, естественно, в пользу Софьи. Политика несостоявшейся «самодержицы», опиравшейся на силу стрелецких полков, избаловала воинов; выборные стрельцы и полковники ощущали себя государственными людьми, и это ощущение передавалось несчастным воинам. Софья, и только Софья повинна в трагедии 1698 года.
Два года перед Северной войной
Уверенная и чрезвычайно смелая расправа над стрельцами, напугавшая даже некоторых европейских дипломатов и политиков, показала всем, что из шумного, увлекающегося мальчика, неугомонного юноши, подчинявшегося только матушке, Петр I превратился в решительного государственного деятеля, готового пойти на все ради достижения своих целей. Цели российского монарха уже определились: обновление снизу доверху всех сфер жизни и быта державы, реформа государственного управления в центре – в Москве, и на местах – во всех городах страны, организация светского высшего образования, реорганизация армии, коренное изменение взаимоотношений между церковью и государством, развитие промышленности, кораблестроения… и так далее вплоть до изменения летоисчисления на европейское.
По глубине и всеохватности его преобразования являются уникальными даже в насыщенной подобными событиями мировой истории. Он был одержим идеей коренных реформ. Они его словно бы околдовали. Все старое было его личным врагом, и расправлялся он с ним так же решительно, как со стрельцами.
В сентябре 1698 года он отправил Евдокию Федоровну в суздальский Покровский монастырь. Она не верила,
