Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Он аккуратно положил стихотворение туда, где его не забрызгала бы кровь, и взялся за кинжал. Тонкая перегородка из рисовой бумаги упала и Масамунэ-сан, встав на пороге, велел: «А ну не смей!»
— Ты не можешь приказать мне не делать сэппуку, — не оборачиваясь, ответил Масато.
— Я твой даймё, и распоряжаюсь твоей жизнью и смертью, — зло проговорил Масамунэ. — Ты уберешь этот кинжал с глаз долой, немедленно. И объясни, в конце концов, что происходит?
— Там, — кивнул Масато, все еще стоя на коленях, — все сказано.
Даймё пробежал глазами изящные строки и тихо сказал, опустившись рядом с Масато, положив руку на его пальцы, все еще сжимающие рукоятку кинжала:
— Конечно, я отменяю свой приказ. Пойдем, я написал стихи, в китайской манере, я хочу услышать, что ты о них думаешь.
Масато глубоко вздохнув, и, все еще не отводя глаз от лезвия, ответил:
— Спасибо.
— Если бы ты был моим даймё, ты бы сделал то же самое, — ласково проговорил Масамунэ. — Сузуми-сан, — он улыбнулся, — действительно тебя любит, это она ко мне прибежала, рискуя жизнью, между прочим.
— Я знаю, — Масато поднялся и добавил: — Я только поменяю кимоно.
Воробышек сидела в своей комнате, не поднимая глаз. «Простите меня, пожалуйста, — еле слышно шепнула она. «Я не должна была, без вашего разрешения. Можете меня выгнать, я понимаю, я уйду».
Масато посмотрел на нее и попросил: «Дай мне черное кимоно с журавлями, и прибери все там, — он кивнул на проход. «Потом поговорим».
— Все-таки китайцы более, — Масато задумался, — пышные. Избыточные. Ну, — он улыбнулся, — как эти азалии. Я предпочитаю простой камыш, или тростник, серую воду реки, отражение далеких гор».
— Пиши стихи, — подтолкнул его даймё. Мужчины прогуливались по саду.
— Я написал, — голубые глаза Масато заиграли смешливыми искорками. «Хорошо, что я не умер — теперь эту дрянь никто не прочтет».
Масамунэ-сан внимательно посмотрел на собеседника.
— Поговори с ней, — сказал он.
— Для чего? — Масато пожал плечами. — Она замужем, счастлива, у нее еще дети. Она уж и забыла меня, наверное.
— Ты не забыл, — Масамунэ сорвал азалию и вдохнул ее запах. — Это же твой сын, Масато. Сын должен расти с отцом.
— Он меня и не помнит, — горько сказал мужчина. — Ему был год, когда… — Масато не закончил и отвернулся.
— Он похож на тебя, как две капли воды, — даймё помолчал. «Поговори, я прошу тебя, иначе ты всю жизнь будешь жалеть об этом. Давай я устрою прием в саду — вечерний, с факелами, — позову актеров, тут как раз труппа кёген в городе выступает, и приглашу их».
— Зачем ты это делаешь? — вдруг спросил Масато, обернувшись, глядя в темные глаза Масамунэ.
— Верность, справедливость и мужество суть три природные добродетели самурая, — пожал плечами даймё. «Поступить иначе, потакая своим страстям, было бы позором, что я тогда за воин, что за человек? Или ты думаешь, что ты мне не дорог? У меня нет ближе друга, чем ты, Масато-сан».
— Спасибо, — мужчина помолчал, и добавил: «Знаешь, она до сих пор мне иногда снится. Я ведь никого и никогда не любил, кроме нее. И, наверное, уже не полюблю».
Даймё вскинул голову, и посмотрел на нежные, еще слабые звезды. «Давай сегодня выпьем чаю в той беседке на острове, — предложил он. «В пруду будет видна луна, и, может быть, мы услышим голоса птиц».
Масато-сан вздохнул и, закрыв глаза, прошептал: «Может быть, да».
— А как это — театр? — спросила Белла, вертясь перед зеркалом.
Марта отодвинула ее и сказала: «Не слышала, что ли — мама рассказывала, она еще в Старом Свете его видела. Ставят возвышение и на нем разыгрывают всякие смешные истории».
Старшая девочка оправила подол отделанного кружевами платья и на мгновение подумала:
«Мама говорила, женщины сидят отдельно, на террасе, но все равно — может быть, он меня заметит. Да что это я — мне никогда в жизни не разрешат тут остаться».
Она погладила по голове сестру и весело велела: «Ты давай-ка, кукол своих убери, а то разбросала тут все. Уже скоро и возок приедет за нами, а папа и Дэниел прямо с верфи туда отправятся, они ведь помогают строить корабль, такой, как наш галеон, только чуть поменьше».
Тео постучалась в комнату к дочерям и улыбнулась: «Охрана уже на дворе, так что поехали».
— А там правда будут факелы? — устраиваясь на сиденье, поинтересовалась Белла. «Как красиво, должно быть!»
Тео внимательно посмотрела на Марту и, вздохнув, подумала: «А ведь она права — за кого ее выдавать замуж? Даже Себастьян не устроит ей хорошего брака. Выходить за полукровку, солдата какого-нибудь, который еще и руку на нее поднимать будет? Бедная моя девочка, она такая нежная, и так уже вон, сколько ей досталось. Хотя те индейцы, у которых они жили тогда, в джунглях, хорошо к ним относились, конечно. Если бы Себастьян умер, — хотя грех так думать, конечно, — я бы сразу к матушке под крыло уехала, там бы всем легче было».
— Приехали! — закричала Белла, увидев, как опускается перед ними мост.
— Какой вечер теплый, — подумала Тео, поднимаясь на террасу, ведя девочек за руки. «И луна сегодня полная, прямо над горизонтом висит».
— Какие они все красивые, — прошептала Марта, оглядывая женщин в ярких, летних кимоно.
«Как разноцветные бабочки».
Жена даймё — низенькая, изящная, — поднялась, и, глубоко поклонившись, показала рукой в сторону маленького столика.
— Сладости, — Белла обрадовалась. «И отсюда хорошо видно сад, мы ничего не пропустим».
Огромные факелы, укрепленные на шестах, освещали деревянную, задрапированную шелками сцену.
— Это бива, ну, их лютня, — Марта подергала мать за рукав. «Смотри, у девушки. Мама, можно?».
Не дожидаясь разрешения, Марта ловко опустилась на колени рядом и протянула руку.
— Я — Марта, — сказала она медленно, указав на себя пальцем.
— Марико, — закивала головой та.
— Похоже, правда, — пробормотала Марта, и, приняв биву, положив пальцы на струны, начала играть.
Нежный, трепещущий звук поплыл над террасой, и женщины стихли. «Ах, — тихо прошептала Белла, — мама, как это хорошо».
Тео смотрела на склоненную к лютне, черноволосую голову Марты и, помолчав, ответила дочери: «Да, милая».
Марта закончила мелодию ласковым перебором, и, было, протянула лютню девушке, как у входа на террасу кто-то захлопал в ладоши.
Женщины мгновенно поднялись и застыли в низком поклоне.
— Ваша дочь, Тео-сан, прекрасно владеет бивой, — даймё поглядел на девочку и нежно сказал: «Ты можешь взять ее себе, Марико-сан, это мой подарок».
— Ваша светлость, — девочка покраснела и присела. «Большое, большое вам спасибо».
Масамунэ-сан посмотрел на мягкие, украшенные цветами волосы, на темные, миндалевидные глаза и вздохнул про себя: «Что делать, я ведь обещал Масато-сан».
— Ну что ты, — отмахнулся он. «А сейчас начнется представление, так что давайте посмотрим на сцену».
Он подошел к Тео, и, вдохнув запах роз, шепнул: «Мне бы хотелось, чтобы вы зашли в мой кабинет, Тео-сан».
Женщина побледнела, и даймё улыбнулся: «Нет, нет, с вашими девочками все будет в порядке, тут совершенно безопасно. Выйдите в большой коридор, вторая дверь направо.
Там открыто. Пожалуйста, — добавил он.
Она повела носом — пахло сосной и еще чем-то, свежим, будто тростником. Темный, уходящий вдаль, коридор, освещали редкие факелы, из сада доносился смех и резкие, высокие голоса актеров.
Тео положила руку на крест и, толкнула тяжелую, резную дверь.
В комнате было пусто — в огне свечей татами отливали золотом, изукрашенный иероглифами свиток чуть колыхался под легким движением воздуха.
Высокий, широкоплечий, мужчина в сером кимоно, что стоял у распахнутой во тьму летней ночи перегородки, обернулся, и сказал: «Здравствуй, Федосья».
«Господи, как побледнела, — подумал Волк. «Зачем я все это затеял, дурак? Бедная моя девочка, она ведь и похоронила меня уже. Но я не мог, не мог иначе».
— Волк, — прошептала она, цепляясь пальцами за гладкую, деревянную стену. «Волк, счастье мое…»
Он подхватил ее на руки и опустился вместе с ней на татами. «Волк, — она ощупывала его лицо, — Господи, как я тебя ждала, я и не чаяла тебя встретить, любимый мой…»
Он заставил себя не целовать эти мягкие, нежные пальцы, и, чуть отстранившись, сглотнув, сказал: «Но твой муж…»
Глаза Федосьи блеснули рысьим, холодным огнем. «Он стрелял в нашего Данилку, — сказала она, глядя на Волка. «Он убил отца Марты, мой приемной дочери, — а тот меня спас, когда нас выбросило на острова, там, на севере. Он хотел выбросить Марту в море, — мне надо было спасти детей, Волк, только поэтому я за него вышла замуж. Я его ненавидела, Волк, все эти годы, ах, как я его ненавидела!».
— Иди сюда, — он зарылся лицом в шелк ее волос. «Иди сюда, Федосья, все, все кончилось, мы теперь всегда будем вместе».
