Брэд Брекк - КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ
То мы просто убаюкиваем себя сладкой песенкой вроде "В воскресенье поутру".
Миф о романтической любви диктует нам, в частности, что для каждого юноши в мире есть девушка, "созданная исключительно для него", и наоборот. Миф доказывает, что женщине назначен только один мужчина и только одна женщина – мужчине. Что такое положение вещей предопределено "звёздами".
Но тише! Что за свет блеснул в окне?
О, там восток! Джульетта – это солнце.
(пер. Т.Щепкиной-Куперник)
Помните эти строки? Кто ж не помнит их? Интересно всё-таки заметить, что в этой величайшей романтической истории Ромео и Джульетта – несчастные любовники, так и не обретшие согласия с небесами. О, Билли Шейк знал, что делает.
Миф повествует, что мы узнаём о том, что встретили суженого потому, что влюбляемся в него. Вот встречается нам человек, для которого мы определены небом, и мы под стать друг другу совершенно, а посему сможем всегда удовлетворять потребности друг друга, и, следовательно, будем жить счастливо, в полном единении и гармонии, и умрём в один день в возрасте 122 лет, до конца дней занимаясь БЕШЕНОЙ И СТРАСНОЙ ЛЮБОВЬЮ то на задней седушке грузовичка, то в ресторане роскошной гостиницы под накрытым длинной скатертью столом.
Но стоит туче заслонить серп месяца или косо глянуть в?рону, стоит только заслышать крик совы или не смочь сделать приятное друг другу, стоит только раз огорчить друг друга или возникнуть каким-то трениям, стоит только разочек появиться прохладце…
Как тут же становится ясно, что совершена непоправимая ошибка.
О Боже, мы неправильно поняли звёзды, это вовсе не тот "единственный" : то, что казалось настоящей любовью, вдруг обернулось дешёвой подделкой. Нас использовали, обвели вокруг пальца, и мы хотим покончить счёты с жизнью…
Здесь можно поступить тремя способами :
Можно вставить в ухо пистолет и нажать на спусковой крючок.
Можно сосать член в полной прострации и помереть от разбитого сердца – если повезёт – или от старости, от болезни Альцгеймера или лихорадки Эбола – если не повезёт.
Или лететь на юг за быстрым мексиканским разводом.
Да, чуть не забыл : есть ещё одна штука – у людей редко до неё доходят руки…
Можно попробовать всё решить.
При здоровых отношениях я могу быть собой, ты можешь быть собой и мы можем быть собой. Никто не обязан ходить по яйцам или дышать через трубочку. Таким образом, я могу расти, ты можешь расти, и мы можем расти вместе.
Но в том-то и парадокс, что двоим не стать единым целым, хоть очень иногда хочется. И при нормальных отношениях ты волен оставаться самим собой.
Ах да, может быть, в другой раз…
ЭПИЛОГ : "ВЫГРЕБАЯСЬ ИЗ СВАЛКИ".
"Парни, воевавшие во Вьетнаме, не имели ничего общего с сытыми и успешными ребятами, которые косили от армии по высшим школам и налаживали коммунальное хозяйство в многоэтажках Торонто. Эти парни не могут решить квадратное уравнение, не могут провести химический опыт и разъяснить тонкости метафизики Джона Донна. Но они могут рассказать тебе, что это была за война…
Они могут рассказать, что на войне захватывали территории и теряли солдат. Что война велась за принципы, которые они не понимали, и за идеалы, многим из них казавшиеся ложными. Что на войне они убивали невинных безоружных людей, сжигали деревни, стреляли в кур, свиней и буйволов. Что сражались за горсть праха на вершине безымянного холма. Что жили одним днём, потому что завтра можно было погибнуть. Что страдали от вросших ногтей на ногах, потому что жали ботинки. Что в ночных дозорах мучились от зубной боли и что раны долго гноились. Что войну вели просто смекалистые уличные мальчишки, а на языке всегда было наготове слово из четырёх букв. Что ели сухие пайки и курили сырые сигареты. Что измочаленные нервы и детское восприятие действительность ломали солдат пополам, как хворостинку. Они расскажут тебе, что немыслимые гримасы войны не имеют ничего общего со справедливостью и потому не имеют оправдания. Что нет таких людей, кто бы больше ненавидел войну с чистой, неразбавленной страстью, чем сами воюющие. Что люди, проливающие крокодиловы слёзы над вьетнамцами и утверждающие, что ничего не испытывают к ушедшим на войну кроме презрения, на деле не питают жалости ни к кому. Мать их за ногу!
Жестокость шла не от солдат, нацепивших на шеи бусы из вьетконговских языков и ушей. Жестокость шла от отказавшего нам в поддержке американского правительства и от американского народа, пославшего нас на эту войну".
Война изменила меня и Билли гораздо сильнее, чем мы об этом догадывались, хоть нам и потребовались годы, чтобы это осознать.
Вот Фриско, вот борт самолёта,Взлетаю, Вьетнам впереди,Неведомый мир ожидает меня,И детство моё – позади…
Армия вывернула нас наизнанку, порвала пополам – и научила быть хладнокровными убийцами, способными жрать собственные кишки и просить добавки.
– Убей вьетконговца! Вьет Конг – это Чарли. А Чарли – это вонючий азиат. – Долбил на занятиях строевой сержант. – Это мерзость, отбросы, грязный засранец. Вьет Конг – это женщины и малые дети, начинённые взрывчаткой. Ты не достанешь его – он достанет тебя!
Беда только в том, что Дядя Сэм не перепрограммировал нас перед возвращением на родину, и мы вернулись с мозгами убийцы в черепной коробке и гарью боёв под ногтями.
Тягостным было возвращение домой. Это значит, что мы вернулись неудачниками и растяпами, что армия джеков армстронгов превратилась в армию разъярённых квазимодо. Мы возвращались один за другим, часто ночью, сломленные и разочарованные : Боинг-707 меньше чем за 48 часов перемещал нас из боевых порядков в очереди для безработных. Никакого времени на декомпрессию. И очень многих из нас эмоционально поразила кессонная болезнь.
Оказалось, мы не в состоянии собрать воедино нити прежней жизни. Мы оставались солдатами, только война теперь шла внутри нас самих. Мы стали романтическими жертвами войны и её же потерями.
Война явилась для нас величайшим событием и испытанием, когда мы уходили из обычного окружения в условия важнейшего международного события, ставшего крупнейшим поставщиком новостей на нашем веку.
Я мог бы убраться в Канаду,Я б в колледже мог переждать,Но я был воспитан иначе,И правил не стал я ломать…
Вернувшись к мирной жизни, мы поняли, что наша роль – добывание хлеба насущного – монотонна и прозаична. Нас не возбуждали женщины, которых мы брали в жёны, и угнетала скука наших рабочих мест.
Я поехал к Мэрилу и второпях женился – таково было завершение долгой и нудной переписки, которая скрашивала одиночество казармы, но при этом создавала ложное чувство близкого знакомства и совместимости.
Тащил дни и ночи я службу,К концу своей тени страшился,Богу молился, а секунду спустяДурными словами давился…
Билли и я – мы думали, что для нас война закончилась в тот миг, когда "Птица свободы" коснулась американской земли, но оказалось, что мы не можем похоронить своих мёртвых.
И не было места, куда бежатьИ укрыться от той войны…
Боевые товарищи были нам ближе, чем женщины, с которыми мы жили, хоть эти женщины и делили с нами постель, готовили нам еду и вынашивали наших детей. Но они не делили с нами смерть и тяготы, опасности и страх. Мы старели и ностальгировали о войне и жизни на войне, которая так крепко связывает мужчин друг с другом.
Я вернулся и в каждую дверь стучал,Но такие, как я, не нужны…
Когда мы в Чарльстоне виделись с Билли в последний раз, мы вспоминали очарование воздушных рейдов на борту "Хьюи" над трёхъярусными джунглями и крошево партизан с боевого вертолёта "Кобра" – на мелкие смердящие кусочки, вспоминали прелесть перестрелок и рукопашных, поисковых операций и ночных засад, блуда в Сайгоне и Дананге, пьянства на белых песчаных пляжах Южно-Китайского моря, в барах и бистро улицы Тю До.
Ибо душа мояв Сайгоне,в Сайгонев Сайгонедо сих пор…
Да, я скучал по Сайгону. До сих пор скучаю. И когда я думаю об этом городе, я вспоминаю то, что в 1950-ом году Эрнест Хемингуэй написал своему другу о Париже. Потому что то же самое легко можно сказать и о Париже Востока…
"Если тебе посчастливилось жить в молодые годы в Сайгоне, то где бы ты ни был впоследствии, он всегда будет рядом, потому что Сайгон – это праздник, который всегда с тобой…"
Мы шли в армию с личными проблемами, а покинули её с непреходящей болью в душе. Для меня и Билли Вьетнам и алкоголь превратились в болезнь, в раковую опухоль души.
– Прошло немного времени, и я стал напиваться в одиночку, – говорил Билли.
– Я говорил старушке : "Слушай, я чувствую приближение запоя". Потом шёл за сарай и выпивал банку сивухи, орал как резаный, крушил голыми руками доски, слушал рок, валялся в навозе и трахал крашеных свиней.
