Брэд Брекк - КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ
– Я говорил старушке : "Слушай, я чувствую приближение запоя". Потом шёл за сарай и выпивал банку сивухи, орал как резаный, крушил голыми руками доски, слушал рок, валялся в навозе и трахал крашеных свиней.
– Запой кончался – я приходил в себя, чистил пёрышки и возвращался в мир – туда, откуда выпал. Всё шло своим чередом, но постепенно загулы за сарай стали повторяться чаще и чаще, и оставался я там дольше и дольше, и, наконец, я решил и вовсе не возвращаться. Но, пытаясь залить страхи алкоголем, я лишь усиливал состояние вечной тоски и страданий.
Родные равнины укрыло снегом,Но пот заливал мои раны…
В определённом смысле, я подвёл свою мать. Я не пришёл домой сложившимся мужчиной. Я не научился подчиняться приказам и держать язык за зубами. И не повзрослел…
Я просто постарел.
Мы ненавидели войну и в то же время были к ней эмоционально привязаны. Думаю, можно было б назвать это состояние "травмирующей связью". Это касалось не только меня или Билли…
Братишка сказал мне "убийца",Папаша назвал ветераном…
Война глубоко изменила большинство, если не всех солдат – тех, кто нюхал порох во Вьетнаме.
Люди твердят, я стал другим,Что болен и нет мне леченья,
Для многих возвращение домой было тяжелее самой войны.
Сам не пойму, кто я такой,Лишь там не терзали сомненья…
Рушились браки, и, не имея звонких монет в карманах и спроса на обученных убийц в деловых кругах, солдаты – те, кто сражался в джунглях, кто ответил на призыв родины к оружию – теряли самоуважение и чувствовали себя обманутыми и использованными.
Пока былав Сайгоне,в Сайгоне,в Сайгонедуша моя…
Беда часто случалась тогда, когда ветераны, сумевшие найти смысл в войне – может быть, вследствие того факта, что они остались в живых – не могли перенести этот смысл в мирную жизнь.
Дождь шумит, а я слышу джунглиИ гул самолётов впридачу…
Когда пришли тяжёлые времена, когда работы для них не нашлось, когда распались их семьи, когда общество стало помыкать ими и наплевало на них, обзывая "убийцами детей", терпение их иссякло. Они не могли вынести такого отношения к себе, вернулись к ипостаси "воинов" и стали обходилиться с обществом так же, как обходились с Вьет Конгом.
Кому мне сказать, что жжёт стыд? Когда-нибудь всё-таки спячу…
Или плюхнулись в бутылку с выпивкой и приобрели привычку тратить ежедневно по 300 долларов на героин в попытке забыть то, чего забыть нельзя, – отрицая всё и вся, подавляя сознания, впадая в сладкое, но несущее смерть забытьё.
Десять долгих лет утекло –Время поймать мне бы,Но как прежде я вдруг замираюИ с тревогой гляжу в небо…
А если не могли выразить свои чувства словами, то старались разыгрывать их действиями. Сценки же, как правило, получались ни к чёрту.
Мы никогда не сможет походя сбросить этот груз, не сможем стереть из памяти то, что видели, делали и чувствовали там, и не важно, как долго мы прятали эти воспоминания в самых тёмных и дальних уголках нашего мозга.
Из далёкого прошлого звукамНавеки в моей голове звучать :
Мы можем годами подавлять их, но в один прекрасный миг они вдруг вырываются наружу, находя лазейку в нашу жизнь, ибо велико давление подсознательного, что призвано навеки похоронить воспоминания на кладбище психики. Оказаться в такой ситуации 10, 20 или даже 30 лет спустя, когда жизнь уже как-то определилась, значит вновь пройти через тяжёлые испытания.
Кричать отчаянно раненымИ мёртвым страшно молчать…
Год, проведённый в Индокитае, всегда будет сказываться на нас – прямо и косвенно, осознанно и неосознанно – в наших отношениях, в том, как мы смотрим на людей, в том, как мы оцениваем мир.
Ибо душа мояв Сайгоне,в Сайгонев Сайгонедо сих пор…
Война, без сомнения, паршивый способ решения мирных проблем, и если бы был другой способ…
Но древние ритмы войны и мира составляют часть нашей природы, а человеческая природа от войны к войне практически не меняется.
Солдаты, воевавшие на этой войне, рядом, хоть в нынешнем обществе и не высовываются : они носят костюмы-тройки, фирменную форму или бездомными бродягами шаркают по улицам в выцветших полевых френчах и старых боевых ботинках, вспоминая минувшие дни.
Но знаешь, мы сражались не за свободу. Мы даже сражались не за вьетнамцев. Мы шли воевать за политиков и генералов, бросивших нас на эту войну.
Линдон Джонсон, восстаньте из мёртвых. Уильям Вестморленд, встаньте. Химики, сыпавшие на нас "эйджент орандж". "Доу Кемикал" и "Монсанто", склоните головы. Корпорации, поставлявшие боеприпасы для нашего оружия. Поднимите руку, "Бетлехем Стил". И люди, помогавшие финансировать эту прекрасную маленькую войну. Я вижу вас, "Ассоциация американских банкиров".
Война обернулась мошенничеством, и жертвы оказались напрасны!
А когда мы вернулись домой, какой-то жирный кот в костюме от "Брукс Бразерс" – как говорил Билли, "целка в подгузнике из серой фланельки" – спрашивал на собеседовании, не натворили ли мы во Вьетнаме чего-то такого, что могло бы впоследствии обеспокоить нас или явиться причиной каких-нибудь неприятностей для компании.
– Как ты терпишь таких парней? – спрашивает Билли. – Иногда меня так и подмывает просветить их по-своему.
Парни, воевавшие во Вьетнаме, не имели ничего общего с сытыми и успешными ребятами, которые косили от армии по высшим школам и налаживали коммунальное хозяйство в многоэтажках Торонто.
Эти парни не могут решить квадратное уравнение, не могут провести химический опыт и разъяснить тонкости метафизики Джона Донна.
Но они могут рассказать тебе, что это была за война…
Они могут рассказать, что на войне захватывали территории и теряли солдат. Что война велась за принципы, которые они не понимали, и за идеалы, многим из них казавшиеся ложными. Что на войне они убивали невинных безоружных людей, сжигали деревни, стреляли в кур, свиней и буйволов. Что сражались за горсть праха на вершине безымянного холма.
Они могут рассказать, что на Вьетнам было сброшено бомб в три раза больше, чем за всю Вторую мировую войну.
Они могут поведать об упорных боях у Плей Мей, Дак То, Кон Тхиен и Кхе Сань. О том, что жили одним днём, потому что завтра можно было погибнуть. Что страдали от вросших ногтей на ногах, потому что жали ботинки. Что в ночных дозорах мучились от зубной боли и что раны долго гноились. Что войну вели просто смекалистые уличные мальчишки, а на языке всегда было наготове слово из четырёх букв. Что ели сухие пайки и курили сырые сигареты. Что измочаленные нервы и детское восприятие действительности ломали солдат пополам как хворостинку.
Они могут рассказать, что это было первоклассное убийство – обдуманное, тщательно спланированное и организованное.
Они могут рассказать тебе, что увечья наносили обе стороны : отрезали уши и языки, головы и половые органы. Что врага охотней оставляли умирать, лишив его первой помощи. Что убивали женщин и детей, потому что они могли проявить враждебность. Что это было убийство ради самого убийства.
Что смерть была напрасна. Что солдаты не стыдясь плакали на людях. Что убивали голыми руками. И получали за это "Бронзовые и Серебряные звёзды" и "Пурпурные сердца". Что был и героизм, и самопожертвование, и минутное помешательство. Что страдали малярией, венерическими заболеваниями и желтухой. Что учились любить и любили до ненависти. Что всё время молились и гадали, чью сторону держит Господь. И устраивали кровавые бойни, как в Ми Лай.
Они скажут тебе, что если можно оправдать войну, то можно оправдать и убийство. А если можно оправдать убийство врага, то нетрудно оправдать убийство предполагаемого врага – будь то женщины или дети. А если можно поступить так, то что может остановить от убийства американских офицеров и сержантов, если они тебе не понравились?
Ничто не может. Поэтому так и случалось.
Они расскажут тебе, что немыслимые гримасы войны не имеют ничего общего со справедливостью и потому не имеют оправдания.
Они скажут тебе, что нет таких людей, кто бы больше ненавидел войну с чистой, неразбавленной страстью, чем сами воюющие. Что приговор нужно выносить войне, а не сражающимся на ней солдатам. Что солдаты в бою – просто люди, а не гуманисты. Они беззащитны и полны страха. Их учили убивать. И они убивают. Часто нерасчётливо. По ошибке. А иногда ради удовольствия, просто так.
Люди, проливающие крокодиловы слёзы над вьетнамцами и утверждающие, что ничего не испытывают к ушедшим на войну кроме презрения, на деле не питают жалости ни к кому.
Мать их за ногу!
Жестокость шла не от солдат, нацепивших на шеи бусы из вьетконговских языков и ушей. Жестокость шла от отказавшего нам в поддержке американского правительства и от американского народа, пославшего нас на эту войну.
