Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина
– Без подписи?
Державин, видимо, приняв решение, оживился:
– Да, без подписи и под заглавием, к примеру: «Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная некоторым мурзой, издавна поселившимся в Москве и живущим по делам своим в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка 1782 г.».
Дашкова немного поколебавшись, согласилась: уж очень ей хотелось приподнести сию оду императрице и, можливо тем, заслужить ее прощение.
– Коли вы мыслите таким образом оградить себя от мести оскорбленных, естьли они случатся, то быть посему. Но к словам «с арабского языка» наша редакция сделает примечание: «хотя имя сочинителя нам не известно, но известно нам то, что сия ода точно сочинена на российском языке». Как вы, касательного сего, не против?
Державин, с минуту поморщив лоб и покусав нижнюю толстую губу, дал на то согласие.
Через неделю княгиня Дашкова поднесла книгу императрице. На другое утро императрица послала за Дашковой. Испуганная княгиня нехотя последовала за нарочным. Войдя в кабинет Екатерины, она застала ее в слезах, с книжицей в руке. Сердце княгини забилось, однако, заметив благосклонный взгляд, чуть успокоилась. Екатерина, указывая на книжку, обратилась к ней с вопросом:
– Кто писал сию оду?
Дашкова опасливо прикусила губу.
– Не опасайтесь, – прибавила императрица, – я спрашиваю токмо узнать, кто бы так коротко мог знать меня, и умел так приятно описать все, что я, видишь, как дура, плачу.
Дашковой пришлось признаться:
– Автор сей оды, Ваше Величество, известный вам пиит – Гавриил Романович Державин.
Екатерина, смахнув слезы, немного помолчала.
– Знатное перо у сего господина, – молвила она. – Как же ярко и точно он сумел описать роскошный двор, придворную жизнь и нравы ее вельмож. Как же хорошо он описал ее Царскосельскую колоннаду, украшенную бюстами Флоры и Геркулеса! Описал и расточительность ее вельмож и фаворитов, особливо Светлейшего князя Потемкина!
Дашкова робко заметила:
– Он его назвал вторым Сарданапалом.
Екатерина согласно кивнула:
– Кто ж не знает, что Светлейший расточителен подобно Сарданапалу?
Дашкова, дабы сменить щекотливую тему, сказала:
– Мне много чего из его оды по душе. И то, что в угождение вам, он назвал одного из вельмож Решемыслом, по имени выведенного Вами, Ваше Величество, в «Сказке о царевиче Февее» героя, под коим Вы сами разумели князя Потемкина. Колико я ведаю, Державин не знает князя Григория Александровича, но написал о нем весьма лестно.
Дашкова процитировала наизусть:
«Я князь – коль мой сияет дух;
Владелец – коль страстьми владею;
Болярин – коль за всех болею,
Царю, закону, церкви друг».
Екатерина, выслушав, мягко молвила:
– Да, сей образ был бы идеален, если б Светлейший князь своими страстьми, доподлинно владел. Но, увы, в действительности оного качества в нем нет, хотя, известно, что наш пиит знаком со своим героем: когда-то они вместе учились в Московском университете.
– Вот как! И в самом деле: они ж примерно одного возраста!
– Однако, – добавила Екатерина, – князь весьма достойный человек. Вы ведь помните, как Сумароков говорит о достоинстве?
Теперь слова пиита процитировала императрица:
– «Честь наша не в титлах состоит;
Тот сиятельный, коий сердцем и разумом сияет,
Тот превосходительный, коий других людей достоинством превосходит,
И тот болярин, коий болеет за отечество».
Она со значением посмотрела на княгиню.
– Да, сильно сказано, – с готовностью согласилась та, в который раз отметив в голове, как они с императрицей похожи.
Императрица же продолжила:
– А Гавриил Романович в своей оде показал все: и честолюбивые замыслы, громкие победы, расцвет литературы, и меня – «философию на троне», и льстивых вельмож вокруг величавой царственной Фелицы, кои изо всех своих сил стараются послужить ей, стало быть – мне. Но пуще всего он покорил меня тем, что сумел так красиво и убедительно поведать о добродетелях Фелицы.
Княгиня вовремя вставила:
– А как вам – «Владыки света – люди те же, в них страсти, хоть на них венцы»?
Екатерина усмехнулась:
– Сии слова мне запомнились сразу.
Дашкова чуть примолкла, но неудержимое желание обсудить с императрицей оду взяло верх.
– А мне еще понравилось, как он смеется над современной модой монархов заниматься ручным трудом, намекая на упражнения молодого короля Людовика в слесарной работе и короля гишпанского в стряпании макарон.
Екатерина Романовна, смеясь, поискала нужную страницу и зачитала:
«В те дни, как Мудрость среди тронов
Одна не месит макаронов,
Не ходит в кузницу ковать,
А разве временем лишь скучным
Изволит муз к себе пускать
И перышком своим искусным,
Не ссоряся никак ни с кем,
Для общей и своей забавы
Комедьи пишет, чистит нравы
И припевает хем, хем, хем…»
– А как он восхваляет век Северной Семирамиды – век императрицы Екатерины Алексеевны! Что при ней, как при императрице Анне Иоанновне:
«свадеб шутовских не правят,
в ледовых банях их не жарят,
не щелкают в усы вельмож,
князья наседками не клохчут,
любимцы въявь им не хохочут
и сажей не марают рож».
Дашкова цитировала с улыбкой и удовольствием, показывая свое полное расположение к своей слушательнице. Екатерина еще немного полистала книжку, и, положив ее на стол, молвила:
– Я до сего времени никак не могу себе вообразить, как в царствование Анны Иоанновны шуты садились в лукошки в той комнате, через которую императрица проходила из церкви во внутренние покои, и кудахтали, как наседки.
– Да, – кивнула Дашкова, – сие производило общий хохот. В Петергофском дворце долгое время можно было видеть лукошко, в котором сиживал князь Голицын. Вы не застали?
– Нет, к счастью, нет.
– Мне тоже не пришлось увидеть оный экспонат, но мой дядя об том рассказывал множество раз. Какое счастие, что у нас теперь при дворе нет шутов, – заметила Дашкова.
– Предыдущим царям некогда было читать, вот их и веселили шуты. А мне не было времени до таковых развлечений. Тем паче жестоких развлечений, каковые позволяла себе Анна Иоанновна, заставившая даже сыграть свадьбу шутихи карлицы-калмычки и шута князя Голицына в ледяном доме, где они долженствовали провести свою брачную ночь.
– Сей Ледяной дом, кстати, был построен под руководством ее камергера Алексея Татищева, в честь грядущих мирных торжеств, после войны с турками и татарами. Тогда чествовали Миниха и Лесси.
– Да, конечно. Однако, бесчеловечно было февральской лютой ночью запереть дверь и не выпустить несчастных оттуда до утра. Но, Божьим промыслом, колико мне известно, они не замерзли и,
