Режин Дефорж - Черное танго
Она засмеялась.
— Не беспокойся, отдам.
Я задрожала от безумной радости и поднялась с колен… Она же стала вращать ребенка все быстрее и быстрее… Я закричала, попыталась схватить его, но она отпихнула меня ногой и с размаху ударила ребенка головой об стену.
Леа начала медленно сползать на пол. По подбородку Сары стекала пена, ее бритая голова была мокрой от пота, а сухие глаза смотрели в одну точку, в угол комнаты. Потом она направилась туда походкой сомнамбулы, наклонилась, как бы подбирая что-то, сложила руки крест-накрест и принялась укачивать в них невидимое дитя, тихо напевая немецкую колыбельную. Продолжая укачивать то, чего на самом деле не было, она подошла к дивану, осторожно села и с нежностью в голосе проговорила:
— Спи, мой маленький, спи. Какой же ты красивый… Ты, наверное, проголодался… Вот, возьми, солнышко мое, пососи…
Расстегнув платье, Сара вынула грудь и протянула ее несуществующему ребенку.
Леа не могла это выдержать. Она вскочила и с силой дважды ударила Сару по щекам. В полном спокойствии молодая женщина застегнула пуговицы платья и, встав с дивана, сказала:
— Спасибо.
На ее совершенно белом лице проступили красные пятна от ударов Леа.
— Извини, но я доведу свой рассказ до конца. Ты должна знать… Ты только что видела то, что я тогда сделала. Я подняла тельце сына и прижала его к груди, пытаясь согреть и накормить… Мне удалось втиснуть сосок в его еще теплый ротик…
— Замолчи, умоляю тебя, замолчи!
— Я стала напевать ему колыбельную, которую перед сном играл мне отец. Я забыла, что в комнате лежали трупы новорожденной девочки и цыганки, что там находились обе немки. Я почти не слышала, как они смеялись. Меня переполняло счастье — у меня на руках был мой ребенок! Чтобы он не озяб, я завернула его в простыню с койки. Потом босая, в одной рубашке, измазанной кровью, я вышла из санчасти… Шел снег… Мои ноги тонули в мягких белых сугробах, но я не чувствовала холода и шла, как во сне, бесконечно счастливая от того, что прижимала к груди и несла домой моего мальчика… У входа в мой блок стояло с десяток заключенных, дрожавших от холода в своих полосатых робах. Они расступились и дали мне пройти. Одна из них подвела меня к печке и усадила на табуретку. Кто-то набросил мне на плечи одеяло, кто-то натянул на ноги разноцветные шерстяные чулки. Мне подумалось, что, наверное, потребовалось немало терпения, чтобы связать их из подобранных там и сям обрывков пряжи, Полная признательности, я повторяла слова благодарности. За все время моего пребывания в лагере они не относились ко мне с таким вниманием. Мне протянули кружку с чем-то горячим, и я с наслаждением выпила ее содержимое.
— Покажи нам твоего ребенка.
Я осторожно приоткрыла простыню.
— Только не разбудите его.
Над моим сыном склонились бритые и покрытые косынками головы. Но почему они вдруг отпрянули назад, почему закричали и заголосили? Вслед за ними подошли другие, потом еще и еще. И все отходили с криками и рыданиями.
— Тсс! Не шумите, вы разбудите его…
Они разом смолкли. Только редкие всхлипы нарушали тишину барака… Я не понимала, почему они плакали вместо того, чтобы радоваться вместе со мной… Пять дней подряд эти женщины, раньше казавшиеся мне бесчувственными, эгоистичными, готовыми на все ради корки хлеба, кормили меня, умывали, гладили по голове, не говоря мне ни слова о моем безумстве. Думаю, что только благодаря их заботам я окончательно не сошла с ума и поняла, наконец, что качала на руках труп. Они помогли мне завернуть его в саван и, выстроившись в траурную процессию, под тихое пение колыбельной моего отца проводили меня с сыном на руках до крематория. Там я в последний раз поцеловала моего мальчика и положила его на груду других тел, приготовленных к сожжению.
7
— Хватит тебе пить, так ведь и заболеть недолго, — проговорила Лаура и вырвала из рук Леа только что наполненный стакан виски.
— Оставь меня!
— Два дня подряд ты не ешь и не спишь, а только беспрестанно пьешь. Что произошло у вас с Сарой? Что такое она тебе сказала, что ты вдруг ударилась в пьянство?
Леа ничего не ответила. Она лежала в одежде на кровати сестры и не могла унять дрожь во всем теле.
— Ты больна, я вызову врача.
— Врач не сможет меня вылечить, — ответила, усмехнувшись, Леа. — Дай лучше выпить.
— Не дам!
В дверь позвонили, и Лаура побежала открывать.
— А! Франк! Входи быстрее. Мне нужна твоя помощь.
— Что случилось? На тебе лица нет!
— Ничего удивительного. Я не сплю уже две ночи подряд.
— Снова влюблена?
— Не говори глупостей. У меня Леа.
— Леа? Великолепно! Значит, она вернулась из Германии? И давно?
— Два дня назад. Не успела она приехать, как одна из ее подруг, бывшая заключенная концлагеря Сара Мюльштейн… Да ты ее знаешь, я говорила тебе о ней. Так вот, эта подруга пригласила ее к себе. Леа тотчас же к ней отправилась, даже не переодевшись с дороги. А вернулась очень поздно и совершенно пьяная. Она мне все тут заблевала, а наутро снова принялась пить. Она пугает меня, говорит о каком-то мертвом ребенке, опытах, колыбельной песне… Ничего нельзя понять. А я была так рада ее возвращению!
— Ты вызывала врача?
— Она не хочет никакого врача.
— Подожди, я поговорю с ней.
Франк вошел в комнату, где царил неописуемый беспорядок и вонь. Увидев его, Леа скрючилась на разобранной постели.
— Леа, это я, Франк.
— Франк?..
— Да, приятель Лауры.
— Ах да, Франк!
Она попыталась встать, но тут же снова рухнула, ударившись при этом головой о спинку кровати. От боли она расплакалась, как ребенок.
— Я сейчас ею займусь. А ты позвони домой моему брату Жан-Клоду и скажи, чтобы он сразу же пришел и захватил с собой свой инструмент.
— Думаешь, он сможет ей помочь?
— Он же на последнем курсе медфака, — ответил Франк и потащил Леа в ванную.
Будущий врач нашел Леа сидящей в кресле в махровом халате и с мокрой головой. Франк и Лаура меняли постельное белье.
Осмотрев больную, Жан-Клод сказал Лауре:
— Пока что дайте ей кофе и таблетку аспирина. Она не просто так напилась, она пережила нервное потрясение. Я позвоню своему, профессору, он лучше меня знает, что в таких случаях надо делать.
Против всякого ожидания Лаура оказалась прекрасной сиделкой.
К вечеру пятого дня сильный организм Леа победил недуг, хотя она по-прежнему оставалась замкнутой, молчаливой и упорно отказывалась рассказать и врачу, и Лауре, что именно с ней произошло. Спустя неделю она решила повидаться с мадам де Пейеримоф и сообщила ей, что хочет уволиться из Красного Креста.
— Нам жаль с вами расставаться, — сказала ей мадам де Пейеримоф при встрече. — Ваше участие в нашей работе было исключительно полезным… Но вы неважно выглядите… Вам нездоровится?
— Нет, мадам, я просто устала.
— Это пройдет. В вашем возрасте рано говорить об усталости. Я знаю ваши семейные затруднения и понимаю как причины вашего ухода, так и ответственность, которую вы собираетесь на себя возложить.
Леа молча кивнула в знак согласия, радуясь, что ей не задавали других вопросов по поводу ее просьбы об увольнении. Она без сожаления покинула стены штаб-квартиры Красного Креста. Начиналась новая страница ее жизни.
Продолжая жить в квартирке сестры на улице Грегуар-де-Тур, Леа попыталась подвести итоги. Денег, полученных от Красного Креста, ей едва хватит на то, чтобы обзавестись гардеробом и вернуть небольшие долги теткам. Оставаться в Париже она не могла, так как не имела ни работы, ни доходов, ни собственного жилья. Леа не хотелось каким-то образом изворачиваться или спекулировать по примеру Лауры. Ей очень недоставало Франсуа Тавернье. Уж он-то нашел бы для нее выход из положения. Но, к ее удивлению, он не давал о себе знать. Скорее всего, ему пришлось задержаться в Нюрнберге. Может быть, Сара что-нибудь знала о нем? Но идти снова к Саре было выше ее сил. Нет, говорила она себе, только не теперь, когда столько жутких картин постоянно стоит перед ее внутренним взором. Она до такой степени страшилась услышать голос Сары, что всякий раз упрямо отказывалась подойти к телефону, когда та, зная, что Леа больна, звонила ей. С другой стороны, тетя Альбертина просила Леа поторопиться с приездом в Монтийяк, где было необходимо ее присутствие. В конце концов, Леа с чувством облегчения покинула Париж, так и не повидавшись с Сарой.
Зима была очень холодной, а весна дождливой. На нормальное отопление просторного дома не хватало денег, а кроме того, недоставало и угля. Франсуаза, Руфь и дети большую часть дня проводили на кухне. Усевшись у зажженного очага, женщины слушали радио или занимались домашней работой, приглядывая за Шарлем и Пьером. Шумные игры и смех детей вносили некоторое оживление в их монотонную жизнь. По утрам Шарль отправлялся в школу в Верделе и возвращался только вечером. Мальчик был не по годам серьезен, и все свободное время посвящал чтению и рисованию. Малышу Пьеру в декабре исполнилось четыре года. Мать во всем потакала своему непоседливому и часто капризничающему сыну, вызывая тем самым возмущение Альбертины, не одобрявшей воспитания без принуждения. Однако Франсуаза не могла ни в чем отказать ребенку.
