Режин Дефорж - Черное танго
Девочка моя, мне так тебя недостает! Так хочется бросить якорь где-нибудь подле тебя, любить тебя, восхищаться твоей любовью к жизни. В тебе, Леа, кроется огромная любовь к жизни. Помни об этом всегда. И остерегайся злых и скучных людей.
Любящий тебя Франсуа».
Ее руки, державшие письмо, медленно опустились на колени. Она слышала, как громко стучит в груди сердце. Только что прочитанные слова звучали в голове. Почему его не было здесь, рядом? Почему она прочла, а не услышала их от него самого? Она вдруг почувствовала страшную усталость. Где он теперь? Что кроется за этими его Поездками? Когда, наконец, он вернется?
8
Среди друзей Лауры двое или трое считали, что ее разочарование было скорее напускным, кое-кто был убежден в обратном, большинство же вообще не задавалось подобными вопросами, будучи целиком поглощено черным рынком, коммерцией и развлечениями.
В ней мало что осталось от простодушной провинциалки, восхищавшейся маршалом Петеном, а потом увлекшейся молодым полицаем Морисом Фьо, который оказался виновным в смерти Камиллы. Ее знакомство со стилягами из квартала Сен-Жермен-де-Пре и группой молодых спекулянтов с черного рынка превратило ее во вполне самостоятельную женщину. Ей не было равных в умении найти выгодный обмен (сливочное масло на табак, книги на обувь, пластинки с записями американского джаза, на мыло), а также в перепродаже дефицитных продуктов тем, у кого водились деньги. Деньги стали главной целью ее жизни. Имея деньги, можно было приобрести продукты, одежду, удовольствия, друзей. С деньгами можно было позабыть о страхе и быть свободной.
Первое время на нее еще действовали укоры тети Альбертины, и она говорила себе, что ее теперешняя деятельность наверняка огорчила бы покойных родителей. Но вскоре и тетки, и сестры без особых возражений стали принимать от нее «ниспосланную Провидением продовольственную помощь». С тех пор любой упрек по поводу ее нелегальных торговых операций только раздражал Лауру и заставлял пожимать плечами. Уж кто бы говорил, но только не те, кто проиграл войну, четыре года молчал, сотрудничал с оккупантами, выдавал врагу соседей-евреев или участников Сопротивления, не те, кто сначала кричал «ура!» Петену, а потом де Голлю, брил наголо женщин, бросал в колодцы как подлинных, так и мнимых предателей, и кто теперь кидается в объятия американцев!
Двадцатилетние юноши и девушки не желали иметь ничего общего со старшим, чужим для них поколением. Они отвергали тех, кого называли взрослыми, потому что им было стыдно за них. Конечно, среди них были и герои, но они либо погибли, либо пребывали в таком жалком состоянии, что хотелось отвести от них глаза и не замечать. Лаура восхищалась Леа, но считала, что со стороны сестры было величайшей глупостью рисковать жизнью ради страны, которая того не стоила. Теперь, как никогда раньше, надо было торопиться жить, и жить только для себя.
После освобождения концентрационных лагерей появились свидетельства уцелевших узников, фотографии, с готовностью воспроизводимые прессой и изображавшие вереницы людей-призраков, горы иссохших трупов, останки сожженных детей и тела подвергшихся пыткам женщин. На все это было невыносимо смотреть. Какое потрясение пережили парижане, и среди них Лаура и ее друзья, собравшиеся у отеля «Лютеция», чтобы приветствовать первую группу освобожденных узников! Они увидели существа из потустороннего мира, почти невесомые скелеты, одетые в полосатые лохмотья, с потухшими, ничего не выражающими глазами, с беззубыми ртами, искривленными в жалком подобии улыбки. Они ступали осторожно, как бы боясь переломиться на глазах у улыбающихся девушек с букетами цветов в руках, у матерей, с недоверием вглядывавшихся в лица сухоньких старичков, называвших их «мама», у зрелых мужчин, ветеранов первой мировой, со слезами на морщинистых лицах… Одно дело слушать или читать об ужасах, перенесенных этими людьми (журналисты ведь всегда преувеличивают!), и совсем другое — воочию увидеть этих пришельцев с того света, где такие же люди, как и они — и в этом был весь ужас происшедшего, — с неумолимой последовательностью старались убить не только тела и души, но и само понятие человечности.
Ясным августовским утром 1945 года атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, не только превратила в прах десятки тысяч японцев, но убила также всякую надежду на лучшее будущее. Мир потерял разум, человек, в конце концов, изобрел оружие, способное уничтожить не только его самого, но и все сущее на Земле. Если так, то к чему мораль и высокие чувства? Все — сплошная фальшь и ложь! Чтобы выжить, надо быть не просто такими же, как они, но хуже, чем они. Только вот, возможно ли стать еще хуже, чем они?..
Лаура с друзьями проводила все вечера в таких заведениях, как «Флора», «Монтана», «Бар Вер», «Ле Табу», либо они усаживались где-нибудь на краю тротуара и, покуривая «Лаки страйк» или «Кэмел», обсуждали возникавшие трудности. Их главной заботой теперь было обзавестись собственной — разумеется, американской — машиной, лучше всего с откидным верхом.
В их компании была девушка по имени Клодина, из тех, кого американские солдаты называли «sign language girls»[2]. У нее был любовник — американский чернокожий сержант, который вывозил для нее с армейской базы снабжения в Версале канистры с бензином, а она продавала их с большой для себя выгодой. При помощи языка жестов она дала ему понять, что хочет иметь машину. «No problem», — ответил сержант. С этого дня Клодина и ее приятели не переставали мечтать о ярких, сверкающих металлом «шевроле» и «кадиллаках». В мечтах они видели себя разъезжающими по Елисейским полям и возле Триумфальной арки, с шиком тормозящими на площади перед «Фукет'с» или у «Де-Маго», вызывая зависть у этих олухов-французов, неспособных облапошить таких простачков, как американцы!
Благодаря черному рынку Лаура одевалась и питалась лучше, чем большинство ее сверстниц, пользовалась сверх всякой меры косметикой и бросалась из одного любовного приключения в другое, не находя в быстро рвущихся, обманчивых связях желанного и постоянно ускользающего удовольствия. В результате наступило разочарование. Она судила о себе без снисхождения, но и без излишней строгости. Живя сегодняшним днем, не строя никаких планов на будущее, она не допускала ни малейших поблажек в делах и выглядела то безнадежно разочарованной, то веселой, то заводилой в своем кружке, то тихой и совсем незаметной. В окружении многочисленных приятелей и сотоварищей она считала настоящим другом и достойным доверия человеком одного только Франка. С самой первой встречи они полюбили друг друга, как брат и сестра. Между ними не было и намека на сексуальное влечение — только искренние товарищеские отношения, всегда разделенное друг с другом веселье, согласие, шутки. У них не было секретов друг от друга, каждый знал о другом абсолютно все, знал, что при любых обстоятельствах один всегда встанет на сторону другого. Они и не подозревали, что эта дружба стала смыслом их существования.
Они только что проснулись около двух часов пополудни, когда у дверей маленькой квартирки на улице Грегуар-де-Тур раздался звонок.
— Иду, иду! — крикнул Франк, натягивая брюки.
На пороге стояли двое: женщина в ярко-зеленом тюрбане, подчеркивающем цвет ее глаз, и светловолосый молодой человек. Оба — высокие и красивые. Увидев полуодетого Франка, женщина иронически улыбнулась, а тот густо покраснел.
— Здесь живет мадемуазель Лаура Дельмас? — спросила она.
— Здесь, мадам.
— Кто там, Франк? — крикнула Лаура.
Она вышла непричесанная, в измятом шелковом халате, обильно украшенном кружевами. Лаура никогда раньше не встречалась с Сарой Мюльштейн, но тут же узнала ее и почувствовала себя неловко.
— Я подруга Леа. Мне стало известно, что она заболела… Я звонила, но она ни разу не подошла к телефону. Могу я войти?
— Разумеется. Не обращайте внимания на беспорядок — мы поздно легли вчера. Вы — Сара?
— Да, а это мой двоюродный брат Даниэль Зедерман.
— Здравствуйте, месье. Представляю вам моего друга — Франка Бодело.
— Здравствуйте. Леа все еще в Париже?
— Нет, она возвратилась в Монтийяк.
— Я дважды писала ей на ваш адрес. Вы переслали ей мои письма?
— Конечно.
— Но я не получила ответа. Я отсутствовала около месяца. Может быть, она пыталась разыскать меня?
— Не думаю, — неожиданно для себя самой сухо ответила Лаура.
— Но в чем причина?
Лаура нахмурилась, и в разговор вступил Франк.
— Мы не знаем, что произошло между Леа и вами, но именно после вашей встречи с ней Леа заболела. Во время приступов лихорадки она то умоляла вас замолчать, то, плача, пыталась вас утешить. Ее бессвязные речи было страшно слушать. Мы с Лаурой даже подумали, что она лишилась рассудка. Когда ей стало немного легче, позвонили вы. Она снова начала дрожать и плакать и наотрез отказалась говорить с вами. Едва поправившись, она первым же поездом уехала в Бордо.
