Режин Дефорж - Черное танго
— Не надо жалеть меня. Мне не нужно ни твоей, ни чьей бы то ни было жалости. Я жду от тебя другого.
— Требуй от меня все, что хочешь. Ты ведь знаешь, что для тебя я сделаю все, что в моих силах.
— Посмотрим.
Сара долго молчала, ходила взад-вперед по комнате, время от времени останавливаясь, чтобы еще раз взглянуть на Леа. По ее нахмуренному лбу и сжатым губам можно было предположить, что у нее есть какая-то тайна, которую она не решается раскрыть.
— Я сейчас расскажу тебе кое-что, но поклянись, что никогда не проронишь об этом ни слова. Клянись!
— Клянусь!
— Хорошо. Теперь слушай.
Продолжая ходить из угла в угол, Сара начала свой рассказ:
— Из борделя меня отправили в концлагерь Равенсбрюк. Я была беременна, но еще не знала об этом. В лагере я имела несчастье поднять руку на местную докторшу. Меня сначала избили, а потом подлечили, чтобы я дольше смогла переносить пытки, на которые она меня обрекла в наказание за неповиновение. Когда я немного поправилась, она открыла мне, что у меня должен родиться ребенок, но что она не допустит этого и сделает мне аборт. Эта новость повергла меня в ужас, и в первый момент я скорее с облегчением выслушала ее сообщение об аборте. Это не ускользнуло от ее внимания, и она тут же изменила решение.
— Ты носишь в себе немецкое семя. Очень хочется увидеть, каков будет плод от жидовской обезьяны и представителя чистой расы. Он может стать ценным объектом для моих опытов.
К моему великому стыду я тогда умоляла ее сделать мне аборт. Но она бесстыдно разыграла возмущение и заявила:
— Как ты смеешь просить меня совершить подобное преступление! Я — врач и обязана сохранять жизнь, даже если речь идет о плоде в чреве жидовки.
Чтобы быть уверенной, что я доношу ребенка, она освободила меня от тяжелых работ и поставила на лагерную кухню. Там мне полагался более питательный рацион по сравнению с остальными заключенными. За эту привилегию меня возненавидели все содержавшиеся в моем блоке женщины, хотя иногда я тайком уносила для них продукты с кухни. Когда же стало заметно, что я жду ребенка, они еще больше ожесточились и стали осыпать меня самыми гнусными оскорблениями. Была, однако, среди них одна девушка, которая отнеслась ко мне с сочувствием. Мы подружились, и я стала изредка ее подкармливать. Это была полька по фамилии Ивеньская, прелестное, нежное и хрупкое создание. Ее родителей и младшего брата убили у нее на глазах. От потрясения у нее помутился рассудок. Она постоянно что-то напевала и чему-то улыбалась, вызывая раздражение у окружающих. По ночам она долго лежала без сна на своем тюфяке, а из широко раскрытых глаз текли, не высыхая, слезы на улыбающееся личико.
Однажды врач Герда Оберхейзер приказала привести ее в лагерную санчасть. Я попыталась помешать этому, но медсестра Эрика пинками прогнала меня. Ивеньская пошла туда с улыбкой на лице. На следующий день она вернулась, как всегда улыбающаяся, но мертвенно-бледная, с обострившимися чертами лица, с безумным блуждающим взглядом. Ее руки были судорожно сжаты на животе. Ночью у нее начался сильный жар, и она корчилась от боли с искаженным, но по-прежнему улыбающимся лицом. Страшно было смотреть на эту улыбку на обезображенном страданием лице. Ее трясло под несколькими одеялами, накинутыми на нее другими женщинами. Под тюфяком образовалась лужица крови. На кухне говорили об опытах, проводимых на заключенных в отделении доктора Оберхейзер. Там по приказанию врача Шуманна, прибывшего из Освенцима, более сотни молодых цыганок были прооперированы целой бригадой эсэсовских врачей и медсестер. Проходя мимо санчасти, заключенные слышали крики и плач. Нескольким девочкам облучили на рентгеновских установках яичники, некоторым удалили половые органы. У многих на животе оставались открытые и постоянно гноившиеся раны. Почти все вскоре умерли в страшных мучениях. Та же участь постигла и Ивеньскую. Утром я нашла ее мертвой с застывшей улыбкой на прекрасном и наконец, умиротворенном лице.
Ребенок, которого я носила, начал шевелиться. Со временем я полюбила это крохотное, копошащееся во мне существо. К концу беременности доктор Роза Шеффер госпитализировала меня в родильное отделение санчасти, где и вызвала роды…
Сара замолчала, уставившись в одну точку. Дрожащими руками она достала из кармана платья измятую пачку сигарет, вынула одну из них, закурила от протянутой Леа зажигалки и пару раз нервно затянулась. Ее руки перестали дрожать.
— Родился мальчик…
Ее плечи вдруг опустились, и она раздавила недокуренную сигарету в переполненной окурками пепельнице.
— Я назвала его Иваном… У него были светлые волосики… и вообще, это был очень красивый ребенок…
— Как такая уродина, как ты, могла произвести на свет такого красавца-арийца? — возмущалась доктор Шеффер. — Жаль, что на нем придется проверить действие новой противотифозной вакцины.
Я умоляла ее пощадить ребенка и испытать действие вакцины на мне.
— Об этом не может быть и речи. Ты предназначаешься для другого эксперимента. Если не хочешь отдать мне своего сына, то убей его.
Сара закурила новую сигарету. Шрамы на ее щеках снова покраснели, подчеркивая бледность лица.
— Всю ночь я не спала и прижимала к себе моего ребенка. Под утро, измучившись, задремала. А когда проснулась, ребенка возле меня не было. Надо мной стояла и улыбалась Роза Шеффер.
— Ну, как провела ночь? Вижу, что хорошо, раз ты уже на ногах.
— Где мой сын?
— Твой сын? Ах да, твой сын! Не волнуйся, с ним все в порядке.
— Верните его мне!
— Тебе его вернут, но с одним условием.
— С каким условием?
— Этой ночью одна цыганка родила девочку. Ребенок — урод от рождения, но, в общем, вполне здоров. Мы не можем позволить ему жить. Он должен умереть, и убьешь его ты.
— Я?!
— Да, в обмен на жизнь твоего сына.
Я не верила своим ушам: мне предлагали убить чужого ребенка, чтобы спасти от смерти своего собственного. Я расхохоталась.
— Тебе смешно? Тем лучше.
Она вышла, а я, несмотря на потрясение, продолжала хохотать, как безумная. Немного погодя вошла сестра Ингрид с плачущим новорожденным на руках. За ней шла доктор Шеффер и держала за ножки моего мальчика… Я дико закричала и бросилась к нему.
— Не двигайся, иначе я размозжу ему голову об стену.
Я замерла на месте.
— Убей девочку, и я верну тебе сына.
Сестра Ингрид протянула мне ребенка. В нем не было заметно никакого уродства. Я взяла девочку на руки, и на меня вдруг нахлынула волна нежности. Ее густые черные волосы были мягкие, как шелк. Машинально я поцеловала ее в лобик. Обе немки не сводили с меня глаз.
— Убей же ее, — произнесла почти с нежностью Роза Шеффер.
Я покачала головой и протянула ей ребенка.
— Убей, или я убью твоего сына!
Задыхаясь, Сара прижимала к груди руки. Леа, вся дрожа, очень тихо сказала:
— Хватит, не говори больше ничего. Ты только терзаешь себя.
— Ты говоришь, что я терзаю себя, но на самом-то деле ты не хочешь, чтобы терзали тебя! — взвизгнула Сара.
Подруги стояли лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. Сара первая отвела взгляд и продолжала:
— Доктор Шеффер по-прежнему держала моего мальчика вниз головой в вытянутой руке. Его личико налилось кровью, он задыхался.
— Убей ее!
— Не могу.
Она тем временем раскачивала ребенка, личико которого все больше и больше наливалось кровью, а крики становились все слабее. Тогда я обхватила обеими руками шею девочки и сдавила ее…
Леа с трудом сдерживала приступ тошноты.
— В этот самый момент в комнату ворвалась полураздетая окровавленная женщина. Ее громкий вопль остановил меня. Она вырвала у меня из рук ребенка, а я в ужасе уставилась на свои пальцы… Цыганка прижала к груди новорожденную и начала пятиться к двери, не сводя с нас полных ярости глаз. Но она не дошла до двери. Автоматная очередь прошила ее насквозь. Я наклонилась над тельцем девочки и подумала: «Она еще теплая…»
Потом я осторожно положила маленький трупик на грудь убитой матери. Тут меня начало неистово рвать. Роза Шеффер с искривленным в гримасе ртом не сводила с меня сверкающих от злорадства глаз. Я упала на колени и поползла к ней, протягивая руки к сыну.
— Отдайте его мне!
Она засмеялась.
— Не беспокойся, отдам.
Я задрожала от безумной радости и поднялась с колен… Она же стала вращать ребенка все быстрее и быстрее… Я закричала, попыталась схватить его, но она отпихнула меня ногой и с размаху ударила ребенка головой об стену.
Леа начала медленно сползать на пол. По подбородку Сары стекала пена, ее бритая голова была мокрой от пота, а сухие глаза смотрели в одну точку, в угол комнаты. Потом она направилась туда походкой сомнамбулы, наклонилась, как бы подбирая что-то, сложила руки крест-накрест и принялась укачивать в них невидимое дитя, тихо напевая немецкую колыбельную. Продолжая укачивать то, чего на самом деле не было, она подошла к дивану, осторожно села и с нежностью в голосе проговорила:
