Режин Дефорж - Черное танго
Помни, что твоя миссия заключается в спасении евреев, в их переезде в Израиль, в освобождении Родины.
Твой долг — благочестие, верность и любовь к спасшимся от смерти, к избегнувшим гибели в лагерях».
Вытянувшись по стойке «смирно», солдаты слушали, едва сдерживая нетерпение. К чертям все разглагольствования! Они предстанут как ангелы смерти перед этим народом-палачом!
Однако еврейской бригаде не пришлось ступить на землю Германии. В последний момент британское командование отказалось от этого плана. Бригада была размещена в районе Тарвизио. Там некоторые из ее солдат излили месть на головы австрийских беженцев, укрывавшихся в городке, и на бывших эсэсовцев, прятавшихся в горах. Британское командование не могло с этим мириться и приказало отыскать виновных. Но их так и не нашли.
В командировке Тавернье встретился с ответственным за еврейскую бригаду офицером Исраэлем Кармиром, являвшимся одновременно одним из главных руководителей секретной палестинской организации «Хагана». Это была не первая их встреча. Они относились друг к другу с уважением и дружеским участием. Разумеется, ни тот, ни другой не распространялись о своей деятельности, но Тавернье довольно быстро догадался о причинах исчезновения в течение нескольких последующих недель высокопоставленных функционеров нацистской партии, эсэсовских офицеров и ответственных сотрудников гестапо, чьи трупы иногда обнаруживались. Он одобрял эти действия. Но вопрос с Сарой был особый. Он считал абсолютно необходимым найти способ изолировать ее от мстителей.
Долгожданный день отъезда Леа наконец наступил. Накануне Лорин Кеннеди и ее сподвижницы устроили вечер, на который были приглашены Франсуа Тавернье и Джордж Мак-Клинток. Все были очень оживлены и радовались вместе с Леа тому, что она покидает мрачный город. Они думали, хотя и не говорили об этом вслух, что такой красивой девушке, как Леа, не место в гнетущей атмосфере напряженности, царившей в Нюрнберге. Франсуа торопил ее, повторяя, что ей необходимо возвратиться в Монтийяк и заняться имением и Шарлем. Она сдержанно обещала подумать об этом.
Любовники расстались без особых переживаний, зная, что очень скоро увидятся — на следующей неделе Тавернье отзывали в Париж к генералу де Голлю.
6
По возвращении из Нюрнберга Леа ждал сюрприз: Сара назначила ей встречу в квартире на площади Вож. Не распаковав чемоданы, и даже не сняв форму Красного Креста, Леа помчалась по указанному адресу. Ей открыл дверь белокурый молодой человек с лицом, которое легко можно было принять за девичье.
— Вы Леа Дельмас? Входите, мадам Мюльштейн ждет вас.
Молодой человек провел ее в просторную гостиную с потускневшей позолотой и разнородной мебелью, прокуренную и жарко натопленную, где страстно спорили пять или шесть человек, в том числе две женщины. У одной из них — высокой, худощавой, элегантно одетой — была наголо обрита голова. Она стояла спиной к Леа, но та сразу же узнала в ней Сару Мюльштейн. Женщина обернулась, и ее холодный, жесткий взгляд поразил Леа.
— Оставьте нас одних, — обратилась Сара к собравшимся.
Все тут же молча поднялись и вышли, неприветливо взглянув на вновь прибывшую.
Оробев, Леа не сводила глаз с этой странной, когда-то веселой и беззаботной женщины, которая в свою очередь молча ее рассматривала. Радость, которую она предвкушала от встречи с Сарой, мгновенно улетучилась. Пораженная ее видом и молчанием, Леа не осознавала, что пристально, в упор смотрит на подругу и что это может ту покоробить.
— Вижу, что ты сохранила привычку разглядывать людей, как разглядывают предметы.
Леа почувствовала, что краснеет, и от этого разозлилась. Куда делось предчувствие радости от встречи с той самой Сарой, которую она вырвала из когтей Мазуи и спасла от смерти в Берген-Бельзене?! Сбитая с толку, она молча понурила голову.
— Ну ладно, не сердись! Давай же обнимемся!
Зазвучавшая в ее голосе теплая интонация вывела Леа из замешательства. С детской поспешностью она бросилась в раскрытые объятия Сары и принялась целовать ее щеки, на которых белели неглубокие шрамы. Эти отметины не только не портили холодную красоту этой женщины, но придавали ей еще большую оригинальность, которую подчеркивали также бритая голова и зеленые, казавшиеся огромными, глаза.
— Какой же ты стала красавицей! Девочка моя, ты теперь еще красивее, чем была…
Хрипловатый, надтреснутый голос Сары тронул Леа, и она с неподдельной искренностью воскликнула:
— Не я, а ты красавица, несмотря…
Тут она осеклась и снова покраснела. Сара улыбнулась.
— Нет, я не красавица. Почему ты замолчала?
— Все дело в волосах! У тебя ведь были прекрасные волосы!
— Ну и что? Кому они нужны? Разве что для переработки в ткацком производстве…
— О! Нет!
— Тебя это шокирует? Но именно так они использовали наши волосы. Тебе следует свыкнуться с лежащим на мне клеймом бесчестья. Ведь бритая голова у женщины означает бесчестье. Я думала, что ты это знаешь.
— Знаю, конечно.
— Видишь ли, я хочу, чтобы все, кто меня встречает, думали: это — шлюха.
— Замолчи!
— Да, шлюха, шлюха на потребу бошей, бритая, как продажные девки после освобождения…
— Замолчи! Зачем ты все это говоришь?
— Чтобы ты знала и никогда не забывала об этом. Там, в Германии, меня отправили в солдатский бордель, и каждый день десятки бошей приходили, чтобы надругаться над моим телом. Такую красавицу, как ты, они тоже поместили бы в бордель!.. Да что там! Это — не самое страшное, и я, может быть, могла бы им это простить. Но, кроме этого, было еще и многое, многое другое, а потому им нет, и никогда не будет прощения.
Сара отвернулась и подошла к окну. Прижавшись лицом к стеклу, она долго молчала. Леа приблизилась к ней и положила голову ей на плечо.
— Но все уже позади, ты вернулась, ты жива.
Сара вдруг резко оттолкнула ее и зло рассмеялась.
— Жива, говоришь?.. Нечего сказать, нашла подходящее слово! Как можно выговорить такую глупость!.. Жива!.. Посмотри на меня хорошенько! Я — МЕРТВАЯ!.. Я умерла навсегда! Я — труп среди трупов!.. Почему ты не прошла мимо там, в Берген-Бельзене?! Тебе следовало бы оставить меня гнить среди прочей падали!.. Мое место было там, среди моих товарищей по несчастью, умерших от голода, изнурения и пыток, которых ни ты, ни любой другой человек не может себе представить и в которые даже мы, пережившие все это, не можем поверить. С тех пор, как вернулись, мы каждый день говорим себе: «Нам это приснилось!.. То, что мы испытали, было всего лишь сном, навеянным нашими расстроенными нервами!.. Ни один человек на свете не способен сделать то, что делали они с другими людьми!..» Тем не менее, они были способны и на это, и еще на многое другое. А ты хочешь, чтобы я простила и забыла!.. Все нам твердят: «Забудьте!» Даже среди нас есть такие, кто повторяет это от страха, от извращенного чувства вины. Но я говорю: «Нельзя забывать!» Никогда нельзя забывать! Мы, уцелевшие, должны оставаться вечными свидетелями ужасов, мы обязаны отомстить за всех, кто оттуда не вышел, кого истребили с наслаждением, с доведенной до совершенства изощренностью! Пусть мы погибнем ради этого, пусть сделаемся такими же гнусными, как и они!.. В Писании сказано: «Око за око, зуб за зуб». Чтобы души убиенных покоились в мире, нам предстоит вырвать тысячи глаз и тысячи зубов!.. Ты что-то побледнела. Я напугала тебя? Очень хорошо! Теперь мы будем пугать их, преследовать их по всей земле, везде, где они появятся, даже если нам для этого понадобится целое тысячелетие! Они об этом еще не знают, но мстители поднимаются один за другим, они уже в пути, и они будут неумолимы! «Нечистая» раса истребит их всех, их и тех, что придут после них. Мы, Леа, находимся в состоянии войны, войны, которая продлится тысячу лет — до тех пор, пока грязное чудовище не будет стерто с лица земли!
Шрамы на ее щеках покраснели, лицо напряглось и стало мертвенно-бледным, на бритой голове проступили капельки пота, огромные глаза сделались неподвижными, а руки, красивые руки с длинными пальцами, судорожно сжимались, как бы стремясь задушить невидимую жертву.
С горечью в сердце Леа смотрела на подругу. Любые слова были бессильны облегчить ее муки. Она вспомнила о самоубийстве дяди Адриана и представила, что происходило в его душе при виде пыток и предательства. Каково было бы его состояние, если бы он стал свидетелем ужасов в концентрационных лагерях? Что мог бы он сказать этой обезумевшей от ненависти женщине? Слова участия застряли бы у него в горле, вместо молитв он воздел бы к небу руки и, сжав кулаки, проклял бы Бога, от которого он и без того отрекся, покончив с собой. Если этот мужественный человек, боец Сопротивления, священник потерял волю к жизни, то где было взять силы для возрождения этой молодой женщине, прошедшей все круги ада? По-видимому, Сара нашла источник такой силы в мести. Леа понимала ее, хотя и сознавала, что такой выбор таит в себе множество отрицательных сторон. На какую-то долю секунды ей показалось, что ее долг — любыми способами заставить подругу отказаться от ее страшных планов, но она тут же поняла, что не сделает этого.
