Вальтер Скотт - Анна Гейерштейн. Или Дева Тумана

– Ни один санкт-галленский монах лучше не напишет! Странно, что рука, искусно владеющая луком, может выводить такие буквицы! О! это еще и стихи! Уж не странствующие ли менестрели переодетые купцами забрели в нашу глушь?

И ладман прочитал следующее:

Попав с трех раз и в шест, и в шнур, и в птицу,Стрелок из Англии готов держать заклад:Мои три выстрела красавицы-девицыОдин-единственный заменит взгляд.

– Знатно, мой юный гость, – сказал Бидерман, покачав головой, – этим можно легко вскружить головку деревенской девушки. Не спорь, в вашей стране, мы знаем, так принято. – И, ландман, повторив первую строчку, нешуточно сказал: – Теперь ты должен согласиться, Рудольф, что чужестранец действительно заранее назначил себе три цели, которые поразил.

– Он попал в них – это так, но как? Если только существуют в мире колдовство…

– Не срамись, Рудольф! – перебил бернца Бидерман. – Могут ли досада и зависть управлять таким человеком как ты, которому пристало учить моих сыновей скромности, рассудительности и справедливости так же, как мужеству и ловкости.

Тут и Рудольф покраснел, умолкнув.

– Можете развлекаться до захода солнца, дети мои, – сказал Арнольд, – а мы с гостем пойдем прогуляться, так как вечер, не в пример дню, благоприятствует тому.

– Нельзя ли, уважаемый хозяин, – сказал Филиппсон, – осмотреть развалины замка у водопада? Их величественный вид навевает глубокие и тихие мысли, которые помогают примириться с прошлым… Они красноречиво напоминают нам, что предки наши, будучи и умнее и могущественнее нас, тем не менее, не избегли своих печалей и горестей, которые, возможно, были пуще наших…

– Слова ваши истинны… Я с удовольствием прогуляюсь с вами к замку и расскажу его историю…

Медленными шагами старики удалились с лужайки, где шум, смех и крики снова зазвучали с прежней силой. Успех в стрельбе заставил Артура забыть прежние неудачи, он вошел в общую игру, и на этот раз заслужил одобрение. Семейство Бидермана, еще недавно подшучивавшее над ним, теперь примечало в нем человека достойного уважения. Однако, Рудольф Доннерхугель, к своей досаде, обнаружил в нем соперника не только перед лицом родственников, но, хуже того, и в глазах прелестной двоюродной сестры. Гордый молодой швейцарец с горечью раздумывал о том, что он, получив выговор от дяди, уронил себя в глазах товарищей, лидером которых прежде был, и далее мог ожидать лишь больших огорчений; все это, как говорило ему его неспокойное сердце, из-за пришлого юнца неизвестного роду и племени, который так бы и остался в горах, не окажись с ним рядом девчонки.

Помрачение и раздражение толкало его к Артуру, и улучив момент, он заговорил с ним будто бы о правилах игры, но шепотом сказал совсем иное. Хлопнув Артура, как горец горца, по плечу, он во всеуслышанье воскликнул:

– Как ловко Эрнст пустил стрелу, она, как сокол, пала на добычу! – И низким голосом, насмешливо добавил: – А ты, купчик, размениваешься на перчатки… вместо того, чтоб ими обменяться…

– Я не перчаточник… – отвечал Артур, тотчас раскусив соперника, ибо узнал его в Рудольфе по презрительным взглядам бернца еще за обеденным столом, и совершенно в том убедился, когда щеголь пытался выстрелы его оспорить. – но залог перчатками готов принять…

– Ты смышленей, чем я ожидал, – ухмыльнулся Рудольф. – Следи за игрой, чтобы нас не заподозрили, и слушай внимательно. Когда готов ты взять мою перчатку, и как мне возвратить ее?

– Когда вам будет угодно мечом, – отвечал Артур.

– В доспехах или без?

– Без, – сказал Артур. – Ничего, кроме того платья, что теперь на нас; и никакого оружия, кроме мечей; и, если мы договорились…

– Завтра на восходе во внутреннем дворе старого замка. Однако, за нами следят… Я проиграл, господин купец! – прибавил Рудольф громко с напускным безразличием: – Вы были правы – Ульрих стреляет дальше Эрнста. Вот моя перчатка в залог вина, обещанного мной.

– А вот моя, – сказал Артур, – в залог того, что мы вместе разопьем его.

Так, среди веселья и забав, в кругу товарищей, нашлось и место ссоре, родившейся из неприязни, готовой вылиться в кровавом поединке.

Глава V

Я счастлив был, что полюбил

Зеленый дол, мычанье стад,

В трудах-заботах сельский лад.

Верьте, трапезы простой в избе

Не заменят яства мне

В пышных каменных палатах —

Чаша из клена не ведает яда.

ПРЕДОСТАВИВ юности резвиться возле дома, ландман Унтервальдена и старый англичанин шли рядом, рассуждая о делах Франции, Англии и Бургундии. С теми размышлениями они достигли развалин старого замка Гейерштейн с гордой башней над ними.

– Когда-то это была неприступная крепость, – решил Филиппсон.

– И крепкий род в ней обитал. Графство Гейерштейн одно из древнейших в Гельвеции, и прежние его владельцы носили свое имя с честью. Но всякому земному величию приходит конец, и прежние их слуги попирают ногами остатки того, перед чем ранее шапки ломали и спины гнули в покорстве.

– Там на башне, – сказал купец, – я ясно вижу герб владельцев замка – ястреб на скале; он, верно, дал свое имя древнему роду.

– Да, это их герб, – отвечал Бидерман, – он тоже век свой отслужил.

– В вашем доме шлем с такой же птицей. Вероятно, то победный трофей, как и лук английский, хранящий память о Бушитольцской битве?

– Думаю, праздное любопытство подчас неверно судит, и ожидание забавного рассказа мешает сущности его: в истории об этом шлеме так же мало забавного, как и в истории о Бушитольцском луке. Удивительно, право, что заставляет людей ворошить дела семейные, когда они их вовсе не касаются?! Не хмурьте бровей, мой друг. Все дело в том, что когда в Швейцарии замки многих баронов были разрушены до основания восставшим народом, род Гейерштейн уцелел. Древняя благородная кровь течет и поныне в его владельцах.

– Как мне вас понимать, сэр? – воскликнул Филиппсон. – Разве не вы его владетель?

– А разве, – отвечал Арнольд Бидерман, – крестьянское платье и работа за плугом поменяли мне кровь? В Швейцарии много селян благородных кровей, господин купец, и родов древнейших. Отказавшись от всех своих прав сюзерена, они презрели волчью стаю, и псами верными пасут овец на общей ниве.

– Однако, – недоумевал Филиппсон, который еще кое-как мог помириться с простым одеянием и крестьянской внешностью гостеприимного хозяина, потомка знатного рода, – однако, милостивый государь, где имя родовое ваше – Гейерштейн, когда вы?..

– Бидерман… – улыбнулся ландман. – Арнольд Бидерман готов ради вашего удовольствия обличье важное принять, воздев на свою голову прадедов шлем, или, просто воткнув орлиное перо в мою шапку, и приказать себя величать Арнольдом фон Гейерштейн. Никто этого права меня не лишал. Ну, как вам граф, погоняющий на луг своих коров? Или граф-пахарь и жнец? Вижу, почтенный гость, что я совсем вас с толку сбил. Что ж, я вам поведаю свою историю:

«Мои предки владели леном, который когда-то был куда как обширнее, нежели теперь. Подобно всем прочим владыкам, они не только творили суд и расправу над своими подданными, но и защищали их. Однако, мой дед, Генрих Гейерштейн, встал на сторону Конфедерации против Ингельрама де Куси с его бригандами, о чем я вам уже рассказывал, и даже больше: когда война с австрийцами возобновилась, и многие дворяне встали под знамена императора Леопольда, дед примкнул к противной стороне, сражался в первых рядах союзников, и опытом своим и храбростью помог решительной победе, одержанной швейцарцами при Земпахе, где Леопольд погиб, а вместе с ним и цвет австрийского рыцарства осыпался подобно листве к подножию срубленного дуба. Отец мой, граф Виливальд, следовал по стопам деда отнюдь не из чувства ненависти к австрийским герцогам, но из расклада сил. Как мог он помогал нашему кантону, получил титул гражданина Конфедерации, и добился того, что был избран ландманом Унтервальдена. У него было двое сыновей – я и младший мой брат Альберт. Будучи расчетлив, отец желал закрепить за своим родом и графскую корону, и гражданский титул. Может быть, было это и неблагоразумно (имеем ли мы право осуждать поступки наших предков), но он хотел, чтобы один из его сыновей унаследовал графство Гейерштейн, а другой звание, хотя и менее важное, но, по моему мнению, не менее уважаемое – звание гражданина Унтервальдена – сохранив тем самым в потомстве не только родовое гнездо, но и свое влияние в Союзе. Когда моему брату Альберту исполнилось двенадцать, отец взял нас с собой в путешествие по Германии, где церемониальная пышность и великолепие ослепили моего брата, а меня не тронули. То, что казалось Альберту воплощением земного величия, на мой взгляд, было позолоченной шелухой. Чувствуя приближение смерти, отец объявил свою волю, и мне, как старшему сыну, назначил во владение родовой замок и земли на Рейне. Однако, плодородные земли в Швейцарии, отец выделил брату, рассчитывая на то, что они помогут Альберту стать одним из влиятельнейших граждан Союза, где справное хозяйство уже само по себе богатство. Но брат облился слезами. „Арнольд, – воскликнул он, – станет графом, будет пользоваться честью, и ему будут служить верные вассалы, а я останусь с пастухами?! Нет, батюшка, я в вашей воле, но есть и право свыше. Гейерштейн – феод Империи78, и это позволяет мне прибегнуть к суду Императора. Пусть брат станет графом, но и я оставляю за собой право наследовать этот титул. Я не допущу, чтобы блажь, хотя и родительская, лишила меня достояния всего колена предков!“ Отец мой вскипел. „Прочь, честолюбивый мальчишка, – вскричал он, – доставь моим врагам предлог вломиться в отчий дом, введи в него чужеземца и насладись моим унижением. Прочь с моих глаз, пока не навлек на себя мое вечное проклятие!“ Тогда я встал меж братом и отцом и упросил родителя мне слово молвить. „Мне воздух гор дороже вони городов, – я так сказал, – лазание по горам предпочитаю скачке; и не претит мне знаться с пастухами; на деревенских праздниках счастливым быть мне не мешает родовитость, но чопорность вельмож лишает меня пира! Дозволь, отец, принять мне, как награду, почет и уважение сограждан нашего кантона, этим вы избавите меня от множества пустых хлопот. А брату отдайте графскую корону, когда ему она не тяжела“. Отец задумался и согласился, ведь, так или иначе, сбывались его планы, выношенные в сердце и уме. Альберт стал наследником графской короны; а мне достались во владение поля и луга, где стоит мой дом. Арнольдом Бидерманом уже потом стали звать меня соседи».