Мухтар Ауэзов - Путь Абая. Том 2
Енсебай показал на Куйметас и сказал, обратившись к Кулжатаю:
— Ты любишь говорить о своей смелости и силе. А вот на Куйметас мог бы залезть? Говорят, что там еще никто не был. Попробуй-ка забраться раньше других!
— Это для того, чтобы ты после прозвал меня Бораном? — щербатым ртом усмехнулся Кулжатай.
— А кто такой Боран? — спросил Бостан. — Я о нем ничего не слышал.
— А вот кто, — сказал Кулжатай. — Среди тобыктинцев много врунов, но такого, как Боран, говорят, еще не было на всем белом свете. Однажды он рассказал своим друзьям: «Залез я на самую вершину Куйметаса и вижу всю нашу степь как на ладони, а под ногами у меня Семипалатинск… Вглядываюсь — и замечаю бая Сейсеке: идет он по своему двору с медным кумганом в руке в уборную совершать омовение перед утренним намазом…
Бостан и Енсебай расхохотались. У Кулжатая широкие плечи тоже затряслись от смеха.
— Про него даже песню сложили, про того Борана, что с Куйметаса увидел за полтораста верст Семипалатинск.
И Кулжатай пропел:
На верху Куйметаса Боран побывал —Из казахов никто так отменно не врал.Вслед за ним до вершины до той ледянойЛишь орел поднебесный едва долетал.
Но Енсебай не унимался и продолжал поддразнивать приятеля:
— А ты все же заберись на вершину, пока здесь без дела торчим. И мы тоже песню про тебя сочиним:
Уж коль залез на КуйметасИзвестный всем Боран,То вслед за ним и КулжатайПопрется, как баран.
Но Кулжатай ответил серьезно:
— Не к чему воспевать Кулжатая, если он даже и заберется на Куйметас. Кулжатай предпочел, бы лучше прославиться победой над тобыктинским разбойником Уразбаем. Разве ты этого сам не хочешь, дурень?
— Подождите, друзья, — прервал Бостан. — Смотрите вон на тот зеленый перевал. Видите — шесть человек… Думаю это как раз и едет тот, кого мы здесь поджидаем. Пошли… Вон они куда повернули…
И Бостан первый торопливо поднялся.
Три друга направились к большим белым юртам, в которых остановился семипалатинский уездный начальник Маковецкий и сопровождавшие его два крестьянских начальника, управлявшие степными волостями. Вместе с ними поместились уездный переводчик Самалбек, канцелярские служащие и несколько стражников.
Маковецкий со своими чиновниками, приехавшими проводить шербешнай, жил как бы в центре большого аула. С правой стороны стояли юрты, в которых разместились представители шестнадцати волостей, в том числе и Кокенской, а с левой — представители четырех волостей Тобыкты.
Обычно на чрезвычайных съездах рассматривается много вопросов, но шербешнай в Аркате был созван, чтобы решить только один спор — о земле между Кокеном и Тобыкты, а в связи с этим, по указанию семипалатинского жандарала, рассмотреть дело о прошлогоднем набеге Уразбая на кокенцев. Это был особый съезд надолго сохранившийся в памяти многих.
Жители Кокенской волости, пострадавшие от набега, предъявляли иск тобыктинцам, жившим в четырех волостях, а представители остальных одиннадцати волостей должны были решить спор между ними. Согласно этому решению уездному начальнику Маковецкому предписывалось вынести окончательный приговор, обязательный для обеих враждующих сторон.
На шербешнай прибыли представители волостей с нижнего течения Иртыша — Басентиин, Найман, Бура; и с верхнего — от казахов, живущих в сосновом лесу, из Бельагачской волости. Кроме тобыктинских с ближнего побережья Иртыша явились также представители шести волостей. Все это были бии, выбранные по царскому закону, с одобрения крестьянских начальников. Каждая волость по числу аулов прислала от десяти до пятнадцати биев, а от всех шестнадцати волостей их собралось примерно до двухсот пятидесяти.
С утра и до вечера люди, съехавшиеся в Аркат на шербешнай, занимались одним делом: подсчитывали на чьей стороне больше доброжелателей — на стороне Кокена или Тобыкты.
Тобыктинцев недолюбливали за воинственный, задиристый нрав, соседи никогда не знали от них покоя. Особенно их ненавидели жители Кокена и Бельагача, труженики-хлеборобы. Недаром они часто повторяли слова Абая:
Самый злобный род — Тобыкты,Множество в нем смутьянов.
Судя по разговорам, происходившим в юртах, у тобыктинцев было значительно меньше доброжелателей, чем у Кокена. Бывалые люди с наметанным глазом утверждали, что за тобыктинцев будут только пятьдесят-шестьдесят биев, а за кокенцев — остальные сто семьдесят-сто восемьдесят.
Но получится ли так на деле? Ведь бии отличаются непостоянством; не напрасно Абай о них сказал: «Сегодня опираются на холку коня, завтра — на горб верблюда».
Трудно было также предугадать, сохранят ли бии каждой волости единство при голосовании. Ведь в каждой волости всегда идет борьба между двумя воротилами, и невозможно предвидеть, кто из них в какую сторону потянет.
Уразбай приехал на шербешнай раньше других, в сопровождении полусотни аткаминеров. Волостных управителей Азимбая, Самена, Жанатая сопровождали по десять-двадцать человек, среди них были бойкие краснобаи. Возле юрт, где разместились аткаминеры, каждой ночью под прикрытием темноты развёртывалась ожесточенная борьба за исход предстоящего «правосудия». Шла торговля «конским жиром» и «верблюжьим горбом». В этой торговле честью и совестью «верблюда проглатывали вместе с шерстью», а «лошадь проглатывали с головой».[153] Деньги, врученные «под полой», быстро расходились по многим юртам.
Тот, кого с таким нетерпением ждал Бостан с друзьями, должен был приехать со дня на день и выступить главным свидетелем в споре. Выдвигала этого свидетеля потерпевшая сторона — кокенцы, прекрасно понимавшие, что его показания будут иметь огромное значение для решения шербешная, — ведь бии многих волостей в зависимости от этого выступления определят и свое поведение на съезде.
Уездный начальник Маковецкий и два крестьянских начальника тоже с нетерпением ожидали приезда этого человека, имевшего большой вес в степи. В жалобах и заявлениях истцы, называя его имя, писали:
«Кто из нас прав, мы или Уразбай, для человека, которого мы призываем в свидетели, яснее луны. Ему известна вся история давнего спора о земле между Кокеном и Тобыкты».
Ожидаемый свидетель принадлежал к роду Тобыкты, и все-таки кокенцы свято верили в его справедливость. Тобыктинцы попадали в тяжелое положение: если твой враг выдвинул для решения спора свидетеля из твоего же рода, как можно опорочить его показания? Даже у самого Уразбая не повернется язык выступить против него. И Уразбай в глубине души лелеял надежду:
«А что, если бы ему не удалось дать свои показания?!»
Тобыктинские аткаминеры старались успокоить себя:
— «Не может быть, чтобы он посрамил честь Тобыкты! Не посмеет он унизить своих сородичей перед врагами!»
Однако червь сомнения все же закрадывался в их сердца.
«Ну, а если все же он заставит тобыктинцев склониться перед противником? Что тогда?» Ответ был один: «Значит, покажет себя чужим для Тобыкты! Сам себя привяжет к позорному столбу».
Однако свидетеля этого ждали в Аркате с таким нетерпением не только люди, жаждавшие услышать правдивое слово. Было среди прибывших на шербешнай немало и таких, которые готовились нанести ему удар, строили против него козни. И аткаминеры задумывались: справится ли он с этим трудным испытанием, не запятнав своей чести? Сумеет ли, как говорится, и тело и душу соблюсти?
Наконец долгожданный свидетель приехал в сопровождении шести спутников и остановился в юрте Самалбека, сразу оказавшись в самой гуще борьбы. Это был Абай.
Мелкий чиновник Самалбек, по происхождению киргиз, работал переводчиком в Семипалатинске и принадлежал к числу каратаяков.[154] Абай ценил его за скромность и порядочность и с одобрением говорил:
— Хотя среда, где вращается Самалбек, и портит людей, но он сумел сохранить достоинство справедливого человека, присущее его народу.
Абай избрал юрту Самалбека с определенной целью: рассказать, чего хотели от него представители власти, несколько раз посылавшие за ним гонцов. С тобыктинцами и уаками, которые приходили к нему как представители борющихся сторон, он пока что отказался встречаться. Он хотел вначале решить для себя — зачем он будет выступать, кому нужны его слова и какой вес они будут иметь в предстоящем споре.
Самалбек, неразговорчивый от природы, не был откровенен и с Абаем. Он сказал только то, что и без него было хорошо известно поэту.
Обе борющиеся стороны одинаково нуждаются в показаниях Абая. Маковецкий и крестьянские начальники по требованию двух сторон решили выслушать его, но что у них на уме, сказать невозможно. Однако Абай ведь и сам хорошо знает, что ему делать. Если при даче свидетельских показаний он пойдет своим обычным, прямым, путем — это и будет самым правильным.
