Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
Чем больше Могута Лукьяныч был при князе Ярославе, тем все больше поражался его новинам. И не только он: не зря в народе стали называть князя «Мудрым». А ведь ни одного еще правителя на Руси таким почетным именем не нарекали. И имя это, пожалуй, навсегда укоренится.
В тот же день Ярослав Владимирович вновь побывал у златокузнеца Томилы в его необычной, единственной на весь Киев ковницы, коя разместилась в обширном бревенчатом срубе близ реки Почайны.
Здесь творились чудеса искусства: из слитков золота и серебра мастер выделывал всевозможные, изумительной красоты вещи — мониста, колты, браслеты, сережки, чаши и ковчежцы, украшенные и расписанные разноцветной эмалью.
Золото и серебро Томила растапливал в тиглях, а уж затем, долгими часами, колдовал над выплавкой, наводя на изделия тончайшие узоры.
Налюбовавшись работой умельца, Ярослав Владимирович спросил:
— А не сможешь ли ты, Томила Куприяныч, изготовить предивные оклады для икон Христа и пресвятой Богородицы?
— Сладить бы можно, князь. Но для предивной работы понадобятся мне и предивные самоцветы.
— Снабжу, мастер. Жемчуга, изумруды, рубины и сапфиры завтра же будут в твоей ковне.
— Допрежь мне б самому надо глянуть, князь, дабы размеры и цвета подобрать, и дабы синева небесная на иконах воссияла.
— Добро, Томила Куприяныч. А теперь потолкуем о русской монете.
— Давно пора, князь. Когда-то твой батюшка, царство ему небесное, вызвал меня в свой Теремной дворец и приказал отлить державных монет с его обличьем и надписью: «Владимир на столе». Отлил три сотни. Но затем больше заказа не было. То ли передумал Владимир Святославич, то ли серебра пожалел, но, почитай, двадцать лет Русь без своих денег улаживается.
— Ведаю о том, Томила Куприяныч, и монету Владимира в руках держал. Византийскую!
— Аль не по нраву оказалась?
— Не по нраву, мастер, не по нраву, когда великий русский князь изображался с византийскими императорскими знаками отличия. Тут и стемма с крестом, и трон, и скипетр в руках, и нимб вокруг головы. Всё — чуждое русскому духу. Надо искоренить чужеземные следы в знаках княжеской власти. У Руси свой путь.
— Истину речешь, князь.
— А вот скажи мне, Томила Куприяныч, так ли уж надобны державе свои деньги?
Мастер ответил без раздумий:
— Еще как надобны, князь. И что за держава без своих денег? Худо. Это — как воин без меча.
— Знатные слова, Томила Куприяныч… Воин без меча. А мы возьмем этого воина — и на монету. И чтоб она долго жила.
— А без того и зачинать не стоит, князь. Ведь как купцы сказывают: денежка без ног, а весь свет обойдет и прибыток дает. Воистину так. На прибыток и коня накормишь, и добрую рать соберешь.
Ярослав Владимирович обнял мастера за округлые плечи.
— Умен ты, Томила Куприяныч, и руки твои зело искусны. Твоим изделиям могли бы позавидовать самые умелые зарубежные мастера.
Томила скромно кашлянул в курчавую бороду и, поправив налобный ремешок, сдержанно молвил:
— Разумею малость. Отцу надо поклониться. Жаль преставился рано. Коротка жизнь.
— Коротка, мастер, зело коротка. Жизнь — всего лишь небольшая тропинка между рождением и смертью, а посему надо многое успеть. Задумал я, коль вороги не помешают, каменные храмы в больших городах ставить. Дивные храмы, дабы душа у людей ликовала от их вида и внутреннего убранства. Понадобятся знатные зодчие, розмыслы и живописцы. Украшать надо святую Русь, ибо там, где красота, там и доброта, а добро сеять — добро и пожинать. Зело много от красоты зависит. Но творить ее надо с умом. Красота без разума пуста. Вот здесь и нужны искусные художники. Намерен собрать их в Киеве. Мыслю, Русь не бедна даровитыми людьми, и ты, мастер, тому пример. Отменно используешь ты и чернь,[299] и скань,[300] и эмаль. А посему с просьбой к тебе, Томила Куприяныч. Не возьмешься ли ты обучить своему ремеслу десяток учеников, дабы и они стали мастерами искусными. Позарез такие умельцы потребны Руси.
— Да я бы не прочь, князь. Дело, мню, стоящее, однако, и ковня моя маловата, и много сручья понадобится, да и злата и серебра впрок. А самоцветы? Держать при себе такое богатство опасливо.
— А как ты ранее свое богатство оберегал? Каждое твое изделие немалую цену имеет.
— Моего богатства здесь, почитай, и нет. Злато, серебро и лалы[301] мне на заказ князья да бояре привозят. А в караульных — мои сыновья. Четверо их, и каждый при силушке. Чай, зрел их, когда в ковню входил.
— Зрел. А ежели печенег наскочит? Дивлюсь, как твоя ковня в целости сохранилась.
— Печенег хоть и проворен, но не птица. Заранее о набегах узнаем. В пещеры с добром и сручьем забиваемся. Такие хитроумные скрытни в Горе нарыли, что ни один степняк не сыщет.
— Мыслю, более степняк не сунется. Но сынам твоим место в ковне. Караульных же от лихих людей из своих гридней выделю. И сруб новый подле тебя поставлю, и всё, что тебе на потребу надобно, вдоволь дам. Взрастишь добрых мастеров — в ноги поклонюсь, Томила Куприяныч.
Лицо мастера вспыхнуло малиновым цветом от смущения.
— Да я… да я, князь, сам тебе поклонюсь. Спасибо, что за Русь радеешь. Не всякий государь о мастерах печется.
* * *Замыслив собрать в Киеве знатных зодчих, розмыслов и живописцев, Ярослав Владимирович постарался сам вникнуть в дивные творения мастеров. Нашлись они и в стольном граде.
На какое-то время великий князь стал усердным учеником. Вначале он познавал технику мозаики. Изображение выкладывалось из кубиков искусно окрашенной смальты[302] или из кубиков цветного камня. На поверхность стены наносился слой вяжущего, быстро затвердевающего раствора, на коем делался рисунок, и уже по нему выкладывалась, путем вдавливания в раствор, мозаика.
Кубики располагали так, дабы линии, образованные их рядами, приобретали вид рисунка. Полупрозрачная ярко окрашенная смальта создавала особенную глубину тона. Обрисовки мастерились так, что они были хорошо видны издали; всё было ясно, четко, легко воспринимаемо.
Техника фрески была менее сложной. Мастер писал красками прямо по сырой, особым образом приготовленной, влажный штукатурке. Краски проникали внутрь ее на некоторую глубину и плотно с ней соединялись. Живопись выходила довольно прочной.
В отличие от мозаики красочная поверхность фресок отличалась некоторой матовостью. Мастер, расписывавший стены фресками, должен был трудиться быстро — пока не высохла штукатурка, а посему фрески, относительно с мозаиками, отличались большей импровизацией и естественностью рисунка.
Иконопись представляла собой живопись яичными красками — на особым образом приготовленных досках, и отличалась высоким мастерством, выразительностью изображений, яркостью красок, сложностью христианских сюжетов.
Миниатюра же была связана со всем искусством писания книги в целом, где применялись разнообразные прочные краски и золото.
Умельцы дивились: чудной князь и до того дотошный, что сам в руку кисть берет, никакой черной работы не чурается, даже раствор старается без изъяна замесить. И всё вникает, вникает!
А Ярослав Владимирович с таким увлечением входил в тайны мастеров, что забывал обо всем на свете, и с превеликой неохотой отзывался на мольбы дворского:
— Княже! Ну, сколь можно без трапезы трудиться?!
— Недосуг, Могута Лукьяныч, недосуг!
Возвращаясь поздним вечером в Теремной дворец, высказывал:
— Непременно надо постичь сию сложную науку. Начнут мастера каменные храмы украшать, а я ни бельмеса не смыслю. Срам! Сам обязан их работу оценить, а может, и поправить. Храмы века должны стоять и людей радовать.[303]
— Вестимо, княже, — кивал боярин. — А вот глянь, что я тебе принес. Русская монета!
На лицевой стороне было выведено: «Ярославо серебро», на обратной изображен воин Георгий с копьем.
— Ну что ж, Могута Лукьяныч. Покажи монету купцу Силуяну и торговым людям — и в добрый путь. Надеюсь, сия монета окажет добрую службу Руси.
Глава 17
ГОРДЫНЯ БРЯЧИСЛАВА
Летописцы отмечали, что Ярослав Мудрый не любил войн. Сего князя можно с полным основанием назвать первым русским князем-реформатором, коему нужны были мирные годы для осуществления своих «новин». Но порой его державные преобразования приходилось откладывать, и Ярослав брался за меч.
* * *После внезапной кончины Изяслава, сына Владимира и Рогнеды, Полоцкое княжение перешло в руки юного Брячислава.
После похорон отца он с попреком и вызовом молвил боярам:
— Батюшка мой, Изяслав Владимирович, всю жизнь довольствовался одной Полоцкой землей. И понапрасну! Полоцк — не какой-нибудь зачуханный городишко, а один из богатейших и старинных городов, он, почитай, ровесник Новгороду и Ростову, и не ему ль владеть Витебском и Усвятом, кои когда-то входили в Полоцкую землю. Изреку и другое. Князья Борис, Глеб и Святослав погибли, но отчего их земли достались только Ярославу? Батюшка смирился, а я не смирюсь! Еще в минувшем веке в Полоцке сидел самостоятельный князь Роговолод. Я также независимый,[304] как и киевский князь, а посему и мне положены земли убиенных сродников.
