Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
— Всегда готов тебя выслушать, великий князь. Допрежь пройдешь в трапезную?
— Нет, нет, отче! Я бы хотел изъясняться здесь, в этом дивном храме. Брашно[297] может увести меня от своих помыслов. Именно здесь, именно перед тобой, отче Илларион, я хочу выговориться.
— Чутко буду слушать тебя, Ярослав Владимирович.
Князь некоторое время помолчал, как бы окончательно взвешивая свои невысказанные еще слова, а затем проникновенно заговорил:
— Меня, отче Илларион, одолевают мысли о братьях моих Борисе и Глебе. Собираюсь написать о них «Сказание». Борис и Глеб приняли ужасающую смерть, но не восхотели пойти войной на старшего брата, даже на такого, как Святополк Окаянный. Опричь того, отче, характер поступков Бориса и Глеба в период братских усобиц, стало образцом христианского поведения. Борис и Глеб погибли, но не преступили Христовых заветов любви и смирения, а посему должны быть признаны первыми русскими святыми, и обрести упование на вечное спасение. В словах молитвы своего будущего «Сказания о Борисе и Глебе» я помышляю воскликнуть:
«Блаженные страстотерпцы Христовы, не забывайте Отечества, где прожили земную жизнь, никогда не оставляйте его. Вам дана благодать, молитесь за нас, ведь вас Бог наставил перед собой заступниками и ходатаями за нас!».
Стало быть, обретя первых своих святых, Русь обретет и первых своих заступников перед Вседержителем, кои могут вымолить у Него прощение грехов людей русских… По сердцу ли тебе мои помыслы, отче Илларион?
У иерея просветлело лицо.
— Зело похвальны твои слова, Ярослав Владимирович. Да простит меня Господь, но все же грустно разуметь, что мы, русские люди, молимся лишь чужеземным святым, житие коих непорочно, и все же безгрешные души их не столь близки и понятны сердцу человека русского. Давно пристало нам молиться собственным святым. А посему задумал ты, Ярослав Владимирович, дело богоугодное. Зело радуется душа моя!
— Спасибо отче, что так близко внял словам моим.
— Внял, Ярослав Владимирович, и стану тебе надежным помощником, хотя и предвижу в деле оном препоны константинопольские.
— И о том думал, отче. Греческая церковь будет противиться канонизации Бориса и Глеба.
— В том нет сомнения, князь. Наш митрополит Феопемт первым же возглаголит: «А какие же подвиги свершили братья, чтобы ставить их в один ряд со святым Климентом, почитаемым как Восточной, так и Западной церковью?»
Ярослав Владимирович отменно ведал, что его отец, Владимир Святославич, привез из Корсунского похода не только греческих священников, иконы, кресты и церковную утварь, но и на благословенье себе чудотворные мощи святого Климента. Греческое духовенство обосновалось в Десятинной церкви. Ему был отдан за храмом святой Богородицы теремной двор, получивший название «Двора доместиков».
Десятинная церковь с корсунскими святынями и священнослужителями стала связующим звеном между христианским миром, насчитывающим почти тысячелетнюю историю, и новым русским христианским государством, а святой Климент начал почитаться как первый и какое-то время единственный небесный покровитель Руси.
Культ святого Климента в первые десятилетия после крещения Руси был довольно значим: иностранцы называли богородичную Десятинную церковь церковью Святого Климента.
Князь Ярослав, как один из ярых приверженцев христианства, также с большим почтением относился к византийскому святому, но его будоражила мысль, что Русь должна заиметь своих небесных покровителей.
— Феопемт — чужеземец, и не ему судить, что мученические смерти русичей также богоугодны Спасителю. И я клянусь тебе, иерей, что приложу все силы, дабы Борис и Глеб стали первыми русскими святыми.[298]
— Да поможет тебе Господь! — прочувствованно произнес Илларион.
* * *Князь Ярослав, добиваясь признания святыми Бориса и Глеба, ставил перед собой и другую цель. Культ Бориса и Глеба будет иметь важное государственное значение. Святыми станут признаны князья-братья, кои приняли ужасную смерть, но не подняли руки на старшего брата. Тем самым будет освящена идея родового старшинства в порядке княжеской иерархии.
«Отцу наследует старший сын, — раздумывал Ярослав Владимирович, — и сие должно быть непреложным, священным законом. И тот, кто бросит ему вызов, окровенит Русь междоусобицами и ослабит державу. Дай Бог, чтобы все правители грядущих столетий придерживались сего справедливого закона».
Ярослав был набожен до суеверия. Как-то, после беседы с Илларионом, он приказал дворскому:
— Братья отца моего, Олег и Ярополк, умерли в язычестве. Поезжай, Могута Лукьяныч, к их могилам, вырой кости и доставь к храму Святой Богородицы.
Боярин за последние годы научился понимать Ярослава с полуслова, но, на сей раз, повеление князя привело его в недоумение.
— Вырыть кости?
— Ты не ослышался, Могута Лукьяныч. Не хочу, чтобы прах моих дядей оставался лежать в языческих могилах. Я намерен крестить их останки.
— Но как на это взглянет митрополит Феопемт?
— То моя забота, боярин.
Феопемт отнесся к предложению великого князя прохладно:
— Сколь не живу, но никогда не слышал, чтобы крестили мертвые души.
— Привыкай к новинам, владыка.
— Да уж о твоих новинах я вдоволь наслышан, сын мой, — с иронией произнес Феопемт.
— Ничего греховного в них нет, — резко высказал Ярослав Владимирович. — Все мои новины не противоречат христианской морали, и я готов доказательно побеседовать с тобой, владыка.
Митрополит лишь вздохнул. Жаль, что он живет в Киеве, и ежедневно чувствует властную руку Ярослава. Спорить с этим князем зело многотрудное дело. Он слишком начитан, почти наизусть знает все богослужебные книги, и переубедить его невозможно. Лишняя трата времени. Да и не благоразумно втягиваться в свары с великим князем. Киев — не Константинополь.
— На Руси говорят: мертвые сраму не имут. И разве будет худо, если останки князей предать христианскому обряду крещения? Ни в Новом, ни в Ветхом завете тому нет порицания.
— Ну, хорошо, хорошо, сын мой. Я помолюсь перед Господом и благословлю духовных пастырей на сие необычное крещение.
Глава 15
ИСПЫТАНИЕ ЖЕЛЕЗОМ
В покои вошел дворский и довольным голосом доложил:
— Вышгородцы изловили Путшу, великий князь.
— Путшу?!
Весть Могуты и удивила, и обрадовала. Боярин Путша — последний сообщник убийства Бориса и Глеба, коему удалось вырваться из сечи на Альте, и кой остался не наказанным.
Ярослав Владимирович полагал, что Путша сбежал к ляхам, а он вдруг оказался в своем родном Вышгороде.
— Как могло такое случиться?
— Мыслю, скаредность погубила. Прежде чем уйти в войско Окаянного, боярин закопал злато и серебро в своем саду. Минувшей ночью он проник на свою усадьбу.
— Но как ему удалось пройти через крепостные ворота?
— Люди, кои схватили Путшу, поведали, что караульным он назвался твоим посланником, великий князь. Те поверили. Но от судьбы не уйдешь. Сколько кобылке не прыгать, а быть в хомуте. Заприметил боярина в саду один из холопов, Еремка. Когда-то Путша его нещадно плетьми истязал, вот тот и надумал досадить своему господину. Побежал к градским старцам, кои тебе недавно крест целовали. Старцы же остались верны клятве. Послали ратных людей, и те связали Путшу. Ныне Вышгород ждет твоего суда, великий князь.
— Как раз собирался в сей град, Могута. Помышлял Борису и Глебу поклониться.
Ярослав Владимирович не раз бывал в Вышгороде и с каждым приездом ему все больше и больше нравился этот град. Из киевских пригородов Вышгород, стоявший на высоком, правом берегу Днепра, имел наибольшее значение. Название «Вышгород» — чисто славянское и притом довольно испущенное — это акрополь, верхний замок, кремль, детинец.
Сей град под Киевом известен с давних времен. В летописи византийского императора Константина Багрянородного о нем говорится, как о городе княгини Ольги («град Вользин»).
Значение княжеского города осталось за Вышгородом и в позднейшее время. Владимир Святославич до крещения держал в нем один из своих дворов. Город был отменно защищен и служил убежищем для киевских князей.
Укрепления Вышгородского городища отличались необыкновенными размерами — крепостные стены тянулись на три версты. (По образцу Вышгорода подобные княжеские замки были основаны владимирскими и смоленскими князями (Боголюбово и Смядынь). Смоленское сказание так и называет Смядынь вторым Вышгородом.
Открытие мощей Бориса и Глеба еще более возвысило значение этого города, куда стали отправляться многочисленные паломники. Это не только создавало из Вышгорода религиозный центр, но и притягивало к нему и литературные силы.
