Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея
— Позор! Позор! — раздались крики из зала. — Мы не позволим отправить колонию во Францию!
Ханна заплакала.
— Леди, — сказал сидевший рядом капельдинер, — не надо расстраиваться. Не обращайте внимания.
— Как не расстраиваться! Ведь все это вранье!
— Хотите, я вас подведу к этому человеку? Скажите ему в глаза, что вы о нем думаете.
И он повел миссис Кемпбелл к углу сцены. Людвиг Мартенс уже закончил речь и теперь стоял в окружении журналистов. Но Ханна, все еще в слезах, пробилась вперед и стала резко и быстро говорить, что чувствовала, что в ней кипело.
…Обидно, если ставят под сомнение твою искренность. У ее друзей-волонтеров чистые сердца и помыслы. Позади месяцы трудной работы на пароходе и в далекой стране, где война и голод. Они заняты стоящим делом. Пекутся о чужих детях, как о собственных. Накормить и приласкать, одеть и обуть, поскорее вернуть родителям — это и есть их политика. В чем же тогда корысть?
— По сравнению с нью-йоркскими детьми эти выглядят нищими, — ответил с раздражением Мартенс.
— А по сравнению с детьми, что остались во Владивостоке, они выглядят по-царски, — не сдержалась миссис Кемпбелл.
Внимание репортеров переместилось к ней.
— Кто вы такая? Расскажите, почему сердитесь?
Но Ханна никого не слышала. Она продолжала приводить Мартенсу все новые доводы. Откуда-то появился Аллен.
— Боже великий! Мамаша Кемпбелл, вы не должны этого делать! Лучше вернитесь к детям.
Никто уже не смотрел на эстраду. Капельдинерам снова пришлось выстроить живой забор. Аллен опасался, что, когда наступит время садиться в автобус, они не досчитаются многих детей. В зале могут найтись люди, которые уговорят колонистов не возвращаться в лагерь.
Из дневника Райли Аллена:
«Спорный вопрос об устройстве встречи в Медисон-сквер-гарден был отдан на мое рассмотрение. Но прежде я хотел знать, что думают об этом в колонии.
Я отправился к старшим мальчикам и долго с ними беседовал. Смогут ли они сохранить хладнокровие? Не станут ли принимать участие в демонстрации, что может привести к бунту? Они единодушно заверили: этого не случится. И сдержали слово.
Наибольшее беспокойство я испытал, увидев, как председатель собрания ведет к трибуне двух мальчиков и девочку. Их появление на кафедре сопровождалось новым взрывом рукоплесканий. Это было достаточной причиной, чтобы вскружить голову любому молодому человеку. Но они повели себя скромно и просто поблагодарили аудиторию и всю русскую общину за устроенный прием».
…Встреча в Медисон-сквер-гарден началась с музыки. Ею же она и завершилась. Но вместо оркестра на эстраду поднялся хор.
Хорошо известно, ничто так не объединяет, как песня. Отдельные голоса слились в один. И в зале наступило согласие.
Было заранее договорено — дети покинут зал первыми. Они поднялись по команде с мест и через двойной ряд «синих мундиров» направились к давно ожидавшим их автобусам.
Их довезли до Гудзона и при переходе на паром пересчитали. Никто не сбежал и никого не похитили. Все колонисты были налицо.
Из рассказа Ханны Кемпбелл:
— Вечером ко мне пришла группа колонистов.
— Поверьте, — воскликнул ее предводитель, — мы и не предполагали, что эти люди будут так плохо говорить о Красном Кресте. Знай мы заранее, не поехали бы туда.
Все плакали и говорили зараз.
— Вы, американцы, заботитесь о нас и всегда так добры. Даже если мы вели себя плохо, вы нам прощали.
Я заверила детей: ничего не изменилось. Мы их по-прежнему любим. И никому не удастся нас поссорить.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ПОДАРОК
Улица пахнет дождем. Первые капли, самые крупные, щекочут лицо. Мария спустилась вниз, купить что-нибудь к ужину. Магазин близко, за углом. В эти послеобеденные часы он полупустой.
Смуглый продавец своими учтивыми манерами напоминает официанта. Он с интересом смотрит на молодую женщину. Бледная кожа ее лица кажется прозрачной. Светлые волосы ниспадают на плечи. Серые, широко открытые глаза излучают мягкий свет. В ее поведении заметна нерешительность и даже растерянность.
— Добрый день, мадам. Кажется, вы уже к нам заходили?
— Да, позавчера. Вместе с мужем.
Сказав это слово, она поймала себя на мысли, что впервые так называет Райли.
— Я к вашим услугам. Что бы вы хотели купить?
— Мой муж любит творог и сметану.
— Вперемешку с изюмом?
— Откуда вы знаете?
— Представьте, я люблю то же самое. У нас с вашим мужем одинаковый вкус, — говорит продавец, а про себя думает, что это касается не только творога с изюмом. Эта хрупкая женщина пришла словно из сказки.
— Все мужчины сластены, — улыбнулась Мария.
— Зато я не курю.
— О моем Райли этого не скажешь. Он не расстается с трубкой.
— И, наверное, носит бороду?
— Напротив, всегда чисто выбрит.
— А хороший у него аппетит?
— Нормальный. А почему вы спрашиваете?
— Думаю, сколько вам положить творога.
— Фунта достаточно.
— Он совсем свежий. Молочное нам привозят прямо с фермы.
— Спасибо.
— Что еще хотите купить?
— Дюжину яиц, несколько яблок и бутылку красного вина. И, конечно, хлеба.
— Все готово, мадам. Вот ваш пакет.
Неожиданно Мария вскрикнула и облокотилась обеими руками о прилавок.
— Что с вами?!
— Последнее время со мной это случается. Не беспокойтесь. Скоро пройдет.
Возможно, она беременна, подумал продавец.
— Я вызову такси.
— Не нужно. Я живу совсем рядом.
— Тогда я вас провожу.
Несмотря на возражения, он довел Марию до лифта.
— Дальше я сама. Спасибо.
— Вот карточка с телефоном. Вам не обязательно приходить в магазин. Достаточно позвонить, и мы все доставим.
— Я вам признательна.
Закрылась дверь лифта. Мария прислонилась к стенке кабины. Только бы никто не вошел, не встретился лицом к лицу с ее болью. Скорее домой… Пережить отчаяние и выплакаться…
В нее кто-то вселился. Время от времени этот кто-то пытается выбраться наружу и упрямо стучит молоточком, твердым и острым, стучит без устали, в одно и то же место, рядом с левым ухом. Не достучавшись, этот кто-то берется за другой инструмент.
Боль становится нестерпимой. К ней прибавляется запах жженой кости. По крайней мере, так кажется Марии. Ей становится еще и дурно.
Но она никому в этом не признается. Ни Райли, ни сестре, ни миссис Кемпбелл. А то они сочтут, что она помешалась рассудком. Только священнику или врачу может она довериться. И только они могут изгнать то, что мешает смеяться, любить, вместе с другими беззаботно гулять по нью-йоркским улицам.
Мария оставила покупки на кухонном столе и увидела зонтик, забытый Райли. Как там погода?
Над балконом висит туча. Она чернеет на глазах и все больше провисает, почти касаясь крыши.
Дождь поможет уснуть. Надо поскорее спрятаться под одеяло. Там темно. Зато тьма обернется сном и яркими красками. Быстро мелькают страницы книги — не вперед, а назад. И возвращают в счастливые дни ее детства. Мама расчесывает ей волосы. А из открытого рядом окна доносится тонкий аромат цветущей липы, странно смешиваясь с запахом печеного хлеба.
Аллен переждал грозу, которая обрушилась на Нью-Йорк, на борту «Йоми Мару». Ливень освежил пароход. Заодно помыл и автомобиль, стоявший у трапа. Теперь его колеса легко катятся по прохладной мостовой.
— Едем на Стейтен-Айленд? — спросил шофер.
— Нет, домой, — не сразу ответил Аллен.
Конечно, ему надо бы заглянуть в колонию, увидеть Бремхолла, рассказать о встрече с капитаном.
Но Мария не отзывается ни на один из звонков. Как она? Почему молчит? Кроме того, Аллену не терпится вручить ей подарок, который у него в руках.
Когда они беседовали с Каяхарой, постучались в каюту.
— Мистер Аллен, вы меня помните? — спросил высокий человек с курчавой бородой.
— Кажется, да… Вы один из военнопленных. И зовут вас Клаус.
— Все верно, кроме того, что теперь я уже бывший военнопленный.
— Извините за оговорку.
— Она мало что меняет. Все мы, на этом пароходе, в плену обстоятельств. Так распорядились жизнь и история. Но будем надеяться, еще этой осенью пассажиры «Йоми Мару» наконец-то вернутся домой. Я — в свою Австрию, а дети — в Россию.
— Вы из Вены?
— Да. Это мой город. Я там родился.
— Вы музыкант?
— Играю на клавесине. Но у меня другая профессия. Я художник-реставратор.
— Теперь вспомнил. Несколько раз видел вас с альбомом в руках.
— Мой альбом уже заполнен. До последней страницы. Хочу его подарить детям.
— Хорошая идея.
— А сейчас я принес другой подарок. Помогите его вручить.
— Кому?
— Одной из воспитательниц. На все деньги, что у меня остались, я накупил здесь, в Нью-Йорке, кистей и красок. И решил перевести некоторые карандашные зарисовки на холст.
